На этой неделе мы получили долгожданное переиздание книги «Дневники Тукая» издательства «Смены».  Это малоизвестный документ, оставленный одним из самых популярных авторов татарской литературы. Из автобиографических воспоминаний и дневниковых записей читатель узнает Тукая по другую сторону школьного учебника. Вошедшие в книгу тексты не только демонстрируют переживания и сложности быта последних лет жизни поэта, но и позволяют лучше понять его фигуру и характер, часто спрятанные за официальными представлениями об авторе. Публикуем фрагмент из главы «Возвращение в Казань».

III

Пожив в деревне, я очень полюбил одиночество и тишину. Поэтому и по приезде в Казань планировал пожить замкнуто. Снять у какой-нибудь одинокой старушки угол в тихом месте, никуда не ходить, гостей не принимать. Неплохо бы найти квартирку где-нибудь в окрестностях Подлужной. Решил для себя: буду есть да спать, читать да писать, а если прихворну, так тихо отлежусь.

Въехал на квартиру, правда, это не Подлужная, а, как выражается газета «Йолдыз» ³¹, Вторые Ямки ³². Хозяйки — две русские женщины, сёстры. Мещанки, черт бы их побрал, мещанки.

Каждый раз, читая Максима Горького и Кнута Гамсуна, посылаю проклятия мещанам.

Как будто позабыл, как два года тому назад, заплатив одной мещанке полуторамесячную квартирную плату, выдержал всего три ночи; и вот опять к ним попал.

Восемь рублей за месяц с готовкой. Мясо не моют. Варят щи. Суп то пересолят, то недосолят. Чайная заварка сутками используется одна и та же. Чашки покрыты коричневым налётом. Стол — что твоя помойка. В день заселения сказали: «Завтра кровать доставим». Неделю спал на полу, перекатываясь, как пустая бутылка, а кровати всё нет. Хозяйки день и ночь пропадают неизвестно где, что твои кошки. Даже самовар ставит кто-нибудь из квартирантов. В один из дней хозяйка всё же попалась мне на глаза, и я спросил её: «Когда у вас кровать будет?» В ответ она, наотрез отрицая данное обещание, принялась причитать, что по бедности кровать купить не в состоянии. При каждом слове её физиономия меняется, как у гримасничающей обезьянки. Переднего зуба не хватает. Не дослушав её лживых объяснений, я сбежал. С приятелем пошли искать мне номер.

Нашли номер. Ну и хороший, ну и красивый! И название-то какое: «Сияние» — внутри всё лучится. Что за мебель! Четыре угла кровати украшены сверкающими набалдашниками. Что касается зеркала, то оно подобно сияющему среди песков киргизской пустыни чистейшему озеру. Дверь словно из белого перламутра. Умывальник с мраморной раковиной. На письменном столе бордовое сукно. Сам стол с множеством ящиков. Паркетный пол, на который человеку и наступать-то не подобает, лечь бы на него грудью и скользить. Стены словно отлиты из шоколадных пряников…

Короче говоря, и не пересказать. Однако верить или нет — воля читателя.

IV

Если скажете, что это похоже на рекламу, то вот мой «шуралийский девиз»:

Хвали кого захочешь иль ругай,

В союз ни с кем, однако, не вступай.

Вечером, зайдя на квартиру, нанял извозчика и принялся перетаскивать вещи. Попытался заговорить с хозяйками насчёт возврата задатка, но они принялись кричать, что задаток возвращать не полагается, и подняли такой шум, что, заткнув уши и схватив в охапку оставшиеся вещи, я едва от них сбежал. Сгорели мои три рубля.

Номер. Я чуть не забыл, что внёс месячную плату и теперь смогу безмятежно наслаждаться каждой минутой пребывания в таком прекрасном месте. Переночевал одну ночь. Утром номер тоже кажется красивым. Вечером, при электрическом свете, он красив по-другому. Провёл вторую ночь. Выспался сладко.

На третью ночь, я тебе скажу, заработавшись за письменным столом, я вдруг почувствовал себя человеком, который оказался в нехорошем доме, населённом духами-пери («кто в этот дом войдёт, невредимым не выйдет» из книг-сказок). Что-то похрустывает. Глядь — да это крысы! Ах вы, божьи враги! Ах вы, враги рода человеческого! Ах, враги генерала Толмачёва ³³! Грызут еду в моем комоде. Перестал писать. Крысы губят мои и без того расшатанные нервы. Нет, никак не могу писать. В смятении выключил свет и лёг спать. Рядом с собой положил багажный ремень, чтобы бить им по комоду, отпугивая крыс.

Только закрою глаза, в ящике комода, стоящего рядом с кроватью, начинается шебуршание. Сахар превращают в прах. Булку грызут. В смятении хватаю ремень и со всей силы шлёпаю им по комоду. На короткое время устанавливается тишина. Только глаза закрою — снова слышится скрежетание. Снова бью, снова ругаюсь. Растерянно бормочу: «Эй, воришка! Понимаю, что тебе, бедняге, такие чудеса храбрости приходится проявлять только для того, чтобы не умереть с голоду. Но нельзя ли хотя бы не шуметь во время еды? Мне для тебя пищи не жалко, потому что, если я спрячу еду в недоступное для тебя место, ты, пожалуй, осмелеешь до того, что примешься обгладывать мои нос и уши. Но всё-таки знай, как говорится, сверчок свой шесток!» Все равно своего занятия не бросает.

Вот тебе и прекрасный номер! Наутро и на сливочном масле обнаружил следы крысиных лапок. Нет, больше невозможно это терпеть, сегодня же отправляюсь на поиски кошки!

V

Утром еду на «барабузе». Лошадь встречается — кошка не встречается, собака встречается — кошка не встречается, коза встречается — кошка не встречается. Мухаммеджан-хафиз встречается — кошка не встречается. Встречаются пузатые татарские баи — кошка не встречается. В тот день я ходил до вечера и, не найдя кошки, решил в номер не возвращаться и пошёл ночевать к товарищам на Армянскую улицу ³⁴. Лёг спать. Вот это клопы!

Ну и клопы! За один укус выпивают по столовой ложке крови. Встал, зажёг свет: вся поверхность подушки словно украшена мелкой узорчатой вышивкой из бесчисленных клопов! Надежда выспаться оказалась тщетной. До восьми утра сидел при свете, перечитал все до одной валявшиеся на столе чепуховые книжонки, которые в другое время бы и в руки-то не взял.

Моё хождение имело такой оборот: бежав от крыс, пошёл искать кошку и, не найдя, привёл за собой клопов…

Мне пришла в голову замечательная мысль. Я задумал сам стать кошкой. Однажды вечером я надел на ноги валенки, а на себя шубу, вывернув её наизнанку. На голову такую же вывернутую шапку. К шубе сзади прикрепил из мочалки подобие хвоста. И принялся репетировать, крича по-кошачьи. «Мияу», «мырау», «мя-аа-ауу», «мор-рр-а-ууу»!

Так как мне самому казалось, что это совсем по-кошачьи, я посреди ночи, хорошенько поджав ноги, уселся у дыры, из которой выходит крыса. Вот мяукаю, вот мурлычу!

— Мияу, мырау, мя-аау, мор-рррау!

Остановился раз, смотрю, крысы всей семьей собрались в дыре. Сквозь острые их зубки слышны такие оценки моего мурлыканья:

— Вот ещё один Камиль Мутыги³⁵ выискался! — хихикают.

— Ладно еще, бесплатно слушаем, ведь за худший, чем этот, концерт Камиля публика денежки выкладывала.

— Плохой артист! Хотя и не хуже шароварников ³⁶.

— Тоже мне, кошка!

— Тоже мне, напугал!

— Разве не похож я на кошку? И мяукаю, и мурлыкаю!

— Как на тебя ни посмотри… Ты и ногти давеча подстриг, как человеку полагается… И лицо у тебя гладкое, без шерсти; и усов-то у тебя нет, и сам ты слишком большой.

Да я ведь, скажу вам, не хвастаясь, и сам за словом в карман не лезу:

— Эй, крысы! Зачем вы мой провиант воруете? Почему бы вам в интенданты не пойти? Брюшки вы солидные наели, это вам подойдет.

— Видно, ты думаешь, если мы в подполье живем, ничего не знаем, что кругом творится? — общий хохот. — В последние годы интендантов то и дело за решетку прячут: и в Казани, и в Киеве, и в Петербурге… ³⁷

— Оказывается, вы весьма осведомлённый народ. После того, как смутьяны утихомирились, уж не к вам ли в руки перешла «подпольная» печать?

Одна из крыс, выпятив грудь:

— К нам, к нам! Что ты нам сделаешь? Другие, жалея меня:

— Всё-таки человек не в своей роли — разве это не комедия?

— И какое же занятие мне подойдёт, господа критики?

— Пишешь — пиши. Не нервничай, как старый чиновник.

После этих слов я, чтоб не опровергать их слова, как горох расставил вот эти баиты в качестве эпилога к данной истории:

Наставление и назидание

Красивы стены, зеркала — бывает,
Да крысы в ящике стола. Бывает!
В любом прекрасном капля зла бывает.

И в совершенстве есть свои огрехи. Кому-то крыса — злейший враг, бывает, Кому-то — человек. Пустяк, бывает. Кому-то так, кому-то сяк, бывает.
Есть шуба у меня, а в ней — прорехи.

1912

Примечания:

• 31 «Йолдыз» (в описываемое время использовалась русская транскрипция названия «Юлдуз») — вторая в Российской империи татарская газета, печаталась в Казани (1906–1918).
• 32 Вторые Ямки — очевидно, шутливое название улицы 2-й Ямской, ныне это часть улицы Нариманова.
• 33 Толмачёв Иван Николаевич (1861—1931) — с 1907-го по 1911 годы градоначальник Одессы, отличился при подавлении революционных выступлений 1905 года, покровительствовал правомонархическим организациям. Боролся с революционным подпольем. Чуть ниже Тукай шутливо обыгрывает понятия «подполье», «подпольщики», бывшими, выражаясь современным языком, мемами той эпохи.
• 34 Армянская улица — теперь улица Спартаковская.
• 35 Камиль Мутыги Тухватуллин (1883—1941) — журналист, издатель, певец, организатор литературно-музыкальных вечеров. Старший друг Тукая (преподавал в медресе «Мутыгия» в Уральске, когда Габдулла там учился). Неоднократно становился объектом дружеской иронии, а порой и сарказма Тукая, который был невысокого мнения о вокальных данных Камиля Мутыги.
• 36 Шароварники — иными словами, «поющие шаровары».
  Таким эпитетом Тукай шутливо характеризовал исполнителей народных песенок низкого пошиба.
• 37 Незадолго перед этим по Российской империи прокатилась череда громких судебных процессов над войсковыми интендантами, обвинёнными в различных махинациях и злоупотреблениях.

Проект реализуется победителем конкурса по приглашению благотворительной программы «Эффективная филантропия» Благотворительного фонда Владимира Потанина.