Взгляд на искусство меняется вместе с его обликом. Что можно сказать точно — за последние два века визуальное искусство прошло через бесчисленное количество переосмыслений, разветвлений и манифестов, влияющих на логику его понимания.
Антология поможет разобраться в бушующем море культурологической мысли — от начала ХХ века и до современных исследований по нейроэстетике.
С разрешения издательства публикуем отрывок о современной визуальной культуре и научных дисципилнах, участвующих в её исследовании.
ЧТО ТАКОЕ ВИЗУАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА?
УИЛЬЯМ ДЖ. Т. МИТЧЕЛЛ
В число революционных изменений в высшем образовании за последнюю четверть века входит взрыв интереса к визуальной культуре. Нагляднее всего об этом говорит появление исследований кино, телевидения и массовой культуры — наряду с возникновением нового социального / политического / коммуникативного строя, который совершенно иначе, чем прежде, использует массовые зрелища и технологии визуальной и аудиосимуляции. Изменения, хотя и не столь явные, затронули и профессиональные исследования культуры. Революция в обширной и размытой области, именуемой теорией литературы, новые философские теории репрезентации и ее связи с языком, новые тенденции в истории искусства — все это стало основой для осмысления визуальной реальности (включая повседневное визуальное восприятие) как культурного конструкта, допускающего различные прочтения и интерпретации, а следовательно, не менее интересного для изучения, чем хранилища вербальной и текстовой информации. На практике никого не удивить тем, что социологи и антропологи пишут о музеях и предметах искусства, преподаватели литературы используют на лекциях слайды и фильмы, а историки искусства занимаются лингвистикой, риторикой и антропологией и водят студентов не только в музеи, но и в торговые центры. Так разделение гуманитарных дисциплин на вербальные и визуальные, с очевидным преобладанием первых, рухнуло вместе с границей между высоким искусством и массовой культурой. У этих процессов есть не только положительная сторона. Рождение новой смешанной дисциплины под названием визуальная культура на фоне шумного успеха так называемых cultural studies было делом нехитрым. Достаточно соединить «визуальное» с «культурным», и выводы родятся сами собой. «Междисциплинарность» попыток соединить вербальные и визуальные носители информации легко оборачивается «недисциплинированным» дилетантизмом или механической и бездумной прививкой гомогенного понятия культуры к усвоенной идее визуальности. С другой стороны, не стоит недооценивать то упорство, с которым сопротивляются междисциплинарным «набегам» традиционные дисциплины. Историки искусства могут без энтузиазма оценивать на попытки специалистов по теории литературы применить новейшие нарратологические и дискурсивные теории к анализу визуальных образов. Стремительная профессионализация киноведения подталкивает киноведов холодно смотреть на представителей иных дисциплин, берущихся анализировать кино, не имея специальных знаний о его языке или истории, хотя изучение визуальной культуры в целом представляется делом нужным и своевременным, непонятно, как им заниматься, какова его проблематика и с чем мы имеем дело — с формирующимся на наших глазах полем, способным стать самостоятельной дисциплиной со своей программой обучения, или же с переходным и случайным явлением. Еще важнее то, что «визуальность», как и другие новые «миноритарные» измерения культуры, заставляет сомневаться в самой идее профессиональной экспертизы и искать новых носителей культурных знаний и навыков. Поколение, выросшее в культуре видео, телевидения и массового глобального распространения образов, может понять, что их фоновые знания новых визуальных реальностей далеко превосходят профессиональный опыт старшего поколения экспертов, воспитанных на материале живописи, фотографии, скульптуры и графических искусств — статичных или подвижных.
Группа специалистов по литературе, истории искусств и кино из университета Чикаго, объединенных интересом к визуальности, год работала над проблемой визуальной культуры. Уже из состава группы понятно, что ее участники искренне верили в идею междисциплинарности и не хотели оставлять изучение визуальной культуры на долю историков искусства или новых медиа. Нашей целью было не просто объединить гуманитариев разного профиля вокруг проблемы визуальной культуры. Члены группы полагали, что не менее важно участие в ней представителей социальных и естественных наук, а также что в центре внимания должны быть визуальные концепты и практики, отличные от западных. Изучение человеческой визуальности не может обойти стороной ключевую роль видения и воображения в конструировании самой идеи Другого с точки зрения культуры, обойтись без широких импликаций того, что Ги Дебор назвал «обществом спектакля», или проигнорировать научные представления о зрении и визуализации, будь то строение глаза и зрительной системы в ее соотношении с другими органами чувств или наука и технология создания образов и искусственного расширения границ зримого мира.
Визуальная культура особенно интересна для изучения, поскольку она заставляет гуманитариев исследовать границы культуры (например, «естественное» зрение животных или механические, электронные и цифровые технологии зрительного воспроизведения) и не позволяет воспринимать культуру как данность, как устойчивое и неизменное поле исследования. То же самое можно сказать о внимании к «визуальному» измерению культуры как предмету специального исследования. Немедленно возникает вопрос: чему противопоставлено визуальное? Слуховому? Лингвистическому или дискурсивному? Миру «невидимого»?
Иными словами, понятие визуальной культуры приобретает провокативный характер, когда его границы ставятся под сомнение, а напряжение внутри понятийного поля становится очевидным. Нельзя бездумно соединить приобретенное представление о визуальном опыте с приобретенным опытом культуры. Вначале следует разобраться с теми сферами культуры, которые не принадлежат к области визуального, и с теми сферами визуального, которые не принадлежат к области культуры. Кроме того, необходимо отметить определенное напряжение между двумя составляющими этого понятия. Широкое понимание культуры традиционно опиралось на язык и текст. хотя образы, визуальные объекты и перформансы всегда рассматривались как средства культурной экспрессии, содержание их обычно сводилось к вербальным кодам дискурса или нарратива. Между тем само понятие визуальной культуры ставит вопросы о существовании таких измерений культуры, которые лежат вне и помимо языка, а также о том, не являются ли образы носителями выражений и значений, которые нельзя передать посредством языка.
Любое основательное определение визуальной культуры, казалось бы, должно дать положительный ответ на последний вопрос. Это не означает, что исследованиям визуальной культуры следует изначально исключить вербальный материал. Напротив, задумавшись над этим, мы быстро осознаем, что использование языка, будь то письменный язык, речь или жесты, невозможно без множества сложных пересечений с визуальным опытом. Письменная и печатная коммуникация — это зримые формы выражения языка; речь часто сопровождается визуальной коммуникацией, а если ее нет, как в случае с радиовещанием или телефонным разговором, отсутствие визуального контакта с носителем речи оказывается ключевой составляющей ее восприятия и смысла; речь рождается благодаря непрямым средствам пространства, места и образа; существует язык жестов; наконец, язык глухонемых — это полноценный язык, транслируемый только через визуальный канал.
Представление о том, что визуальная культура составляет измерение, в определенном смысле «внешнее» по отношению к языку или отличное от него, не означает, что она не связана с языком. Напротив, в изучение визуальной культуры обязательно следует включать изучение ее соотношения с языком и формами дискурса. Если это понятие «работает», то оно должно не просто дополнять или усиливать информацию, усвоенную из фонетических, слуховых, «невизуальных» моделей языка, но преобразить само поле вербального выражения. Так, например, апелляция к визуальному опыту в вербальных описаниях обычно сопровождается оговорками о том, что слова не могут заменить визуальную репрезентацию, хотя описания такого рода явно именно на это и претендуют. В контексте визуальной культуры примечательная двойственность представления о способности языка иметь функции визуального оказывается центральной проблемой, а не одной из любопытных деталей в изучении риторических украшений. Вся область «пространственности» языка (от инскриптов до дескрипций, формальных моделей и визуальной образности) обретает новую значимость, когда вербальная культура рассматривается в визуальных рамках. С практической точки зрения это означает, что новый этап в исследованиях искусства, кино и СМИ не сводится к новому корпусу информации, дополняющей исследования литературы, философии и истории в традиционных гуманитарных дисциплинах, основанных на изучении текстов. Возникновение визуальной культуры бросает вызов традиционному пониманию чтения и грамотности как таковых и может привести к столь же революционным последствиям в изучении вербальной культуры, что и в изучении самого визуального образа.
И такая вербальная традиция, как философия, извечная обитель чистого логоса и невидимых истин, начинает выглядеть иначе с точки зрения визуальной культуры. Визуальность и аппарат визуальной репрезентации всегда играли ключевую роль в философских моделях человеческого разума, где их использовали для описания субъективности, сознания и автоматического восприятия. Для визуальной культуры не менее важны картины нашего ума и умственные картины, механизмы памяти и воображения и даже абстрактные схематические изображения причинности. Платоновская пещера, восковая дощечка Аристотеля, камера-обскура Локка, чудо-блокнот Фрейда, утка-кролик Витгенштейна могут быть отнесены к разряду «метаизображений», убедительных метафор, которые позволяют, говоря словами Витгенштейна, понимать сложные теории «с первого взгляда». Будучи метафорами, они не имеют надежной «прописки»: большинство философов видит в них всего лишь украшения или иллюстрации «настоящих» философских проблем — линейных, дискурсивных и буквальных. Для исследователей визуального искусства и медиумов велик соблазн их проигнорировать, поскольку это не «настоящие» картины, а визуальность их носит сугубо понятийный и метафорический характер. Однако эти образы — это ключевые знаки визуальной культуры, созданной философской традицией Запада. Они по-разному связаны с реальной практикой визуальной презентации, производства и потребления образов. По сути, это локусы1 изображения человеческой визуальности.
Визуальная культура представляет не менее сложную и обширную проблему для дисциплин, сосредоточенных на изучении визуальных образов. С точки зрения общего поля визуальной культуры история искусства, определяя свой предмет исследования, больше не может опираться на готовые концепции красоты или эстетической ценности. Сфера народной и массовой образности настойчиво требует изучения2, а представления об эстетической иерархии, шедеврах и гениях — пересмотра, который покажет, что они представляют собой исторические конструкты, связанные с определенными культурными хронотопами3. В контексте визуальной культуры ни гении, ни шедевры не исчезнут, но их статус, власть и удовольствие, доставляемое ими зрителям, станут предметом исследования, а не мантрой, которую следует ритуально произносить перед признанными памятниками. На мой взгляд, величие работ подлинных мастеров не только переживет сопоставление с китчем и массовой культурой, но и станет благодаря этому сопоставлению более убедительным, сильным и понятным.
Проект реализуется победителем конкурса по приглашению благотворительной программы «Эффективная филантропия» Благотворительного фонда Владимира Потанина.