В совместной монографии Лилии Пантелеевой и Станислава Хоробрых рассматриваются концептуальные основания и исторические корни традиционных, религиозных и светских отношений к погребальному ритуалу, отраженных в специфике языка.
В центре работы — пермская сельская местность и локальный диалект, влияющий на содержание эпитафий, названия ритуальных агентств и сложившуюся вокруг обряда лингвокультурную среду.
С разрешения издательства публикуем отрывок из книги, посвященный похоронной символике, её соседству с городским содержанием и категориям, на которые она делится.
Проект реализуется победителем конкурса по приглашению благотворительной программы «Эффективная филантропия» Благотворительного фонда Владимира Потанина.
Похоронная символика в свете категорий «своего» и «чужого» Продолжая рассуждение о лингвокультурной значимости рекламных имен, следует заметить, что похоронная символика в рекламном дискурсе ритуальных агентств неоднозначно интерпретируется в свете категорий «своего» и «чужого». С позиций диахронического подхода лингвокультурные знаки «своего» и «чужого» могут быть разграничены по генезису обозначаемых ими феноменов. Так, например, очевидной становится разница между культурно коннотированными языковыми символами ангел, вознесение, небеса, черный тюльпан и акрополь, некрополь, реквием, Стикс. Синхронически же разница между ними проходит не в содержательном плане культуры, а в плоскости контекстуальной оценки, что свидетельствует об интеграции данных символов в пространство народной культуры города.
Дело в том, что похоронная культура города проявляется не только в частном событии похорон или поминок, но и в массовых акциях памяти жертв войн или чрезвычайных происшествий. Кроме того, факторы массовости и публичности влияют на различия похоронно-поминальной практики в отношении обывателя и известной в городе личности. Культурные тексты данных событий имеют множественные пересечения в поле ритуальной символики, но не тождественны друг другу. Вместе с тем они формируют общее представление о смерти в массовом сознании.
Например, символы некрополя и реквиема, отмечающиеся в семиотическом поле публичных похорон, не характерны для частных. В стилистической канве публичных ритуальных мероприятий данные феномены поддерживают смыслы «торжественности», «церемониала», «статусности». И несмотря на то что носители народной культуры, рядовые жители города, часто не являются активными участниками действия, а включаются в него в роли зрителей, семиотика публичного траурного ритуала «читаема» ими. В частности, указанные смыслы коррелируют с ассоциативным образом похорон в современных народных представлениях, который проявляется через реакции «процессия», «пышные», «торжественность» на соответствующий стимул [РАС, I, с. 494].
С другой стороны, похоронная культура города многопланова в своем выражении. Разные ее уровни формируются с помощью различных средств. Например, если в речи носителей городской культуры языковые символы, апеллирующие к античной древности, частотно или тематически не выражены, то в скульптурно-пластическом тексте русской похоронной культуры они прочно обосновались уже во второй половине XVIII века благодаря стилю классицизма. «Сдержанная символика антиков, язык их аллегорий стали излюбленной общеевропейской формой художественного воплощения темы. В мемории получили развитие классические архитектурные конструкции: саркофаг, жертвенник, обелиск, пирамида, всевозможные фрагменты колонны, стела, мавзолей и др. В качестве выразительных акцентов распространение получили изображения пылающих и гаснущих факелов, ритуальных сосудов, мифических животных и птиц, маски, аллегорические фигуры и сцены на мифологические сюжеты. Весь этот сложный арсенал символов олицетворяет смерть, скорбь, мудрость, славу, скоротечность жизни и прочие философские истины и человеческие эмоции, составляющие полную глубокого смысла сущность классического мемориального искусства. Излюбленными мотивами декоративной орнаментики классицизма стали венки, гирлянды, лавр, широколистый стилизованный акант, геометрический узор (особенно меандр) и т.п.» [Нетунахина, 1978].
Выявление пространства пересечения культур, о котором шла речь в настоящем исследовании, открывает значительные возможности для интерпретации различных сторон современной культуры. В частности, через эту исследовательскую область пролегает путь к определению информативности феноменов консюмеристской культуры в отношении тех культурных сообществ, на обслуживание которых она направлена. Следование этим путем предполагает возможность обнаружить в артефактах консюмеризма источниковый потенциал для интерпретации явлений народной культуры.
Так, рекламное имя ритуального агентства, как один из артефактов консюмеризма, является в определенной степени информативным для понимания некоторых особенностей современной городской похоронной культуры. Пространство пересечения данных культур может быть охарактеризовано на уровне частотности языковых знаков, преобладающих тематик, характера оценочности и генезиса.
1. Анализ региональных коммерческих наименований позволяет обнаружить связь между стабильным компонентом рекламного ономастикона и складывающейся языковой нормой как устойчивой системой средств в конкретном сегменте массовой коммуникации. Так, закономерное в области коммерческой номинации ритуальных агентств проявляется прежде всего в наличии частотной лексики: гранит8, ритуал8, мемориал4, похоронный4, мрамор3, память3 и совпадающих наименований, актуализации библейской, каменной, античной тематик, а также тем памяти и памятника. И несмотря на то что выбор рекламного имени производится индивидуальной волей владельца или рекламиста, наличие стабильного компонента доказывает работу стабильного же ментального механизма [Новичихина, 2004, с. 14–15].
2. К стабильным чертам рекламного ономастикона в сфере ритуальных услуг можно также отнести эмоциональную сдержанность, привлечение знаков, отдаленных от натуралистической реальности независимо от того, какова их природа: конкретно-атри бутивная (гранит, камень, покров) или абстрактно-образная (вечность, вознесение, память). Закономерности в принципах номинаций ритуальных агентств, связанные с устранением от тем «ужасного» и «горестного» (проявляющихся в массовом ассоциировании похорон, см. [РАС, I, с. 494]), заметны как на уровне лексико-семантического ассоциирования, так и на уровне фоносемантики. Символическое значение звуковой формы слов в рекламном ономастиконе гораздо в большей степени характеризуется положительным оцениванием, нежели в обобщенном представлении о похоронах, ср. ассоциативные поля ниже1.
1. Фоносемантические значения частотных лексем в названиях ритуальных агентств (гранит, ритуал 8; мемориал, похоронный 4; мрамор, память 3): мужественный3, хороший2, активный, безопасный, большой, величественный, громкий, грубый, добрый, женственный, могучий, нежный, простой, радостный, страшный, темный, тихий, тяжелый, холодный, храбрый, яркий.
2. Фоносемантические значения частотных лексем в ассоциативном поле слова «похороны» (гроб 12; смерть 8; кладбище 6; траур 5; грусть, человека 4) [Там же]: грубый3, мужественный3, сильный3, шероховатый3, злой2, большой2, могучий2, угловатый2, быстрый, подвижный, слабый, страшный, темный, холодный, храбрый, яркий.
Использование в качестве рекламных имен (или их структурных элементов) языковых знаков, оценочная коннотация которых имеет тяготение к нейтральному или положительному содержанию, может быть объяснено несколькими причинами. Это и собственно рекламная (консюмеристская) стратегия, спроецированная на формирование положительного имиджа организации. И специфика коммуникативной ситуации (о которой мы писали выше). И проявление регулятивно-ценностных норм народной культуры, связанных с пожеланием светлой загробной судьбы умершему и содействием близким в преодолении горестного чувства утраты.
Указанные причины являются, на наш взгляд, первостепенными, поскольку их действие определено самой постановкой исследования. Однако, имея дело с региональным пространством, мы не исключаем фактор глобализации, поэтому не можем не отметить и причину цивилизационного порядка. Она отражает поворот западноевропейской культуры к новому мировоззренческому фокусу, диктующему маргинальность старости и дистанцию от естественной смерти: «Смерть — это знак бессилия, беспомощности, ошибки или неумелости, который следует поскорее забыть» [Арьес, 1992, с. 481], «Смерть непристойна и неудобна; таким же становится и траур — считается хорошим тоном его скрывать, ведь это может оскорбить других людей в их ублаготворенности. Приличие запрещает любые упоминания о смерти. Крайним проявлением этой скрытной ликвидации является кремирование, дающее минимальный остаток. Смерть больше не вызывает головокружения — она упразднена. И огромная по масштабам коммерция вокруг смерти — больше не признак благочестия, а именно знак упразднения, потребления смерти. Потому она и растет пропорционально психической дезинвестиции смерти» [Бодрийяр, 2000, с. 318].
3. Особенной чертой данного материала является также и то, что в нем отчетливо проявляется принципиальное использование знаков «вторичной генетической формы», т.е. опосредованно восходящих к фрагментам мифологической картины мира [Неклюдов, 2019, с. 4]. Так, коммерческие наименования ритуальных агентств часто в прямой и ассоциативной семантике соотносятся с христианской символикой и теми константами культуры, которые зародились во времена язычества, но были «просеяны» через идеологию христианства. Показательны в этой связи и результаты психолингвистических экспериментов (представленные выше), в соответствии с которыми связь языческих теонимов с похоронной тематикой не осознавалась абсолютным большинством информантов.
