В начале марта в издательстве «Шум» вышла, пожалуй, самая ожидаемая книга о музыке: «Все порви, начни сначала» культового британского критика Саймона Рейнолдса. Это исследование посвящено «той дикой, авантюрной и восхитительно странной музыке, которая в изобилии возникала в годы после панка. Её так и назвали — пост-панк, а её представители вроде Public Image Ltd., Gang of Four, Talking Heads, The Fall (и многие другие) посвятили себя завершению той музыкальной революции, что панку не удалось закончить». Тем не менее, книга не только о пост-панке, но и о том, что случилось после: ее вторая часть называется «Новый рок и новый поп». Среди прочих отдельной главы удостоился и Малькольм Макларен — человек, «придумавший» Sex Pistols и один из легендарных и неоднозначных британских музыкальных продюсеров.

С разрешения издательства «Шум» мы с незначительными сокращениями публикуем отрывок из главы «Дети из секс-банды: Малькольм Макларен, крысолов поп-пантомимы» о том, как Макларен переживал отлучение от Sex Pistols, искал новые молодежные настроения, на которых можно заработать, и собирался мстить пост-панку.

---

Не сумев запустить свой порномюзикл, Макларен принялся без особого энтузиазма управлять лондонской группой под названием Adam & The Antz. Адам был панком из арт-колледжа, создавшим вокруг себя культ преданных последователей благодаря таким несколько пикантным песням, как «Whip in My Valise» и «Beat My Guest». Несмотря на попадание сингла «Zerox» на первое место независимого чарта и появление в панковском фильме Дерека Джармена «Юбилей», Адам считал, что его карьера заглохла. Он с нетерпением жаждал стать настоящей звездой и в результате уговорил Макларена, которому поклонялся, руководить им. За солидные отчисления в 1000 фунтов Макларен поделился варившимися в его голове мыслями насчёт того, что будет популярно в музыке, и разработал полностью новый образ и подход к текстам песен для Адама.

Макларен проницательно чувствовал, что после панка случится возврат к хулиганской харизме и героическим образам — неизбежная обратная реакция на заявления панка о том, что «героев больше нет». По возвращении из своей парижской ссылки он обнаружил, что его партнёр-кутюрье Вивьен Вествуд часто ходила в Музей Виктории и Альберта изучать моду восемнадцатого века. Осмелев за время отсутствия Макларена, она стала дизайнером с поистине независимыми взглядами. «Когда Малькольм вернулся, то я думал, что он был в шоке, — говорит Фред Верморел, соавтор первой биографии Sex Pistols и старый товарищ Макларена по арт-школе. — Но увидев всё то, что Вивьен уже сделала, он сказал: „А почему бы нам к такой внешности не прикрепить какую-нибудь группу?“ Потому что в прошлый раз с Sex Pistols всё сработало. А потом Малькольм добавил свои штрихи — пиратский образ был его идеей».

Другими ключевыми компонентами нового поп-видения Макларена были первобытные ритмы и тексты, затрагивающие табу подростковой сексуальности (это он уже отрепетировал в неудавшихся порномюзиклах). В Париже Макларен впервые услышал африканскую музыку — город изобиловал мигрантами из бывших французских колоний, а ещё один его старый друг по арт-школе, Ричард Скотт (вскоре записавший с проектом M международный хит № 1 «Pop Muzik»), интересовался ритмами Бурунди. Макларен нанял Саймона Джеффса, музыканта с классическим образованием, который сделал струнные аранжировки на «My Way» Сида Вишеза, чтобы обучить Antz основам африканской полиритмии.

Через несколько недель своего участия в Adam & The Antz Макларен заметил зарождение чего-то особенного. Ударник Дейв Барбаросса и басист Ли Горман разработали свежий особенный саунд, состоявший из сплошных беспорядочных том-томов и шаловливого басового слэпа. Адам непременно должен был стать звездой. Но у певца были на этот счёт свои собственные соображения, и Макларена передёргивало от возможности иметь дело с ещё одним Роттеном. Чувствуя, что группа будет гораздо более податливой, он сговорился с Antz, чтобы те выгнали своего лидера, и в конце 1979 года он выложил Адаму плохие новости на репетиции. Говорят, что Малькольм бежал за готовым расплакаться певцом и в качестве окончательного злорадного жеста предлагал ему утешительный приз — стать парикмахером группы.

Antz без Анта совершенствовали знойный экзотический саунд, к которому благодаря Вествуд подошла и стильная маклареновская «субкультурность». Всё, что теперь ему было нужно — так это подрывной аспект, что-то, что взволновало бы музыкальную индустрию и СМИ. После участия в телепередачах под названием «Внутренний путеводитель по музыкальному бизнесу» Макларен заинтересовался домашними кассетными записями, из которых индустрия делала козла отпущения в моменты спада продаж. В нынешнюю эру файлообменников это сложно себе представить, но в 1980 году музыкальный бизнес был крайне обеспокоен тем, что подростки записывали музыку с радио на кассеты. Макларен, конечно же, решил, что гибель звукозаписывающей индустрии необходимо отпраздновать. Он написал восхвалявший кассетное пиратство текст и попросил бывших Antz создать аккомпанирующую музыку в бурундийском духе. Песню «С-30, С-60, С-90 Go!» планировалось использовать в качестве заглавной музыкальной темы телепередачи, а заканчиваться программа должна была лозунгом «БЕСПЛАТНАЯ МУЗЫКА ДЛЯ ЖИЗНИ!» — чтобы заехать музыкальному бизнесу прямо в глаз.

Но «Внутренний путеводитель по музыкальному бизнесу» приказал долго жить ещё на стадии подготовки, и, чувствуя себя виновным в том, что так обнадёжил группу, Макларен окончательно посвятил себя руководству ими. Но ему всё ещё нужно было найти нового певца. Один из маклареновских друзей обнаружил четырнадцатилетнюю англо-бирманскую девочку Аннабеллу Люинь, которая подрабатывала в химчистке в Западном Хэмпстеде и подпевала песням Стиви Уандера с радио. Она с удовольствием присоединилась к группе. Её мать, понятное дело, обеспокоенная, всегда будет вставлять палки в колёса Макларену.

Тем временем Макларен «тренировал» трёх согруппников мужского пола, называвшихся теперь Bow Wow Wow. «Тренировки» заключались в установлении непрерывного режима ночных похождений по шлюхам в районе красных фонарей в Сохо. Макларен выдавал парням наличные, что было частью его плана по их систематическому развращению. Хоть и с неохотой (у Барбароссы были жена и ребёнок), но несчастные парни подчинились Макларену. Из-за того что у четырнадцатилетней Аннабеллы поначалу возникли проблемы с адаптацией в компании молодых людей гораздо старше её, Макларен даже убедил парней в том, что вся проблема — из-за её девственности. Чтобы освободить её от влияния матери и сделать преданной группе, один из них должен был выполнить грязную работу и дефлорировать несовершеннолетнюю певицу. Не горевшая желанием группа бросила жребий, и «честь» выполнить задание выпала гитаристу Мэтью Эшмену. Но у него ничего не получилось.

Тем не менее постепенно всё у Макларена сложилось. Он был убеждён, что изголодавшаяся по идеям британская молодёжь с радостью примет его видение как антидот серому пост-панку и музыке с 2-Tone, которые царили в 1980-м. Как и панк, Bow Wow Wow были мешаниной позаимствованных из истории идей, злободневных тем и новаторских элементов — Макларен прочуял надвигавшийся тренд культурных веяний. Например, его «открытие» африканских ритмов предвосхитило моду на этническую музыку на несколько лет. Когда Макларен восторгался Африкой, называя её колыбелью рок-н-ролла, его пылкие речи служили прообразом того, как этническая музыка позже превозносилась как «сырая» альтернатива переваренной, искусно синтезированной поп-музыке восьмидесятых.

Bow Wow Wow — маклареновская месть пост-панку. Он считал разбитые ужасом группы вроде Joy Division тусклыми и асексуальными — студенческой музыкой, что состояла сплошь из атмосферы и мистики. Он презирал в пост-панке отсутствие стиля, угрюмое единообразие плащей и чёрной одежды. Будучи фанатом пятидесятнического рок-н-ролла, он чувствовал, что пост-панк был возрождением прогрессивного рока: то есть альбомов, к которым относились с трепетом, как к произведениям искусства, и которые были похожи на произведения искусства, запихнутые в чрезмерную, претенциозную упаковку. Больше всего Макларен поносил выбранный бывшим Джонни Роттеном путь: «Я не считаю [PIL] музыкальными. А если они не музыкальны, то мне плевать, какие они там экспериментальные… Он требует от вас, чтобы вы сначала прослушали курс лекций по музыке, прежде чем слушать её саму».

Несмотря на свой семилетний стаж в арт-колледже, Макларен ненавидел новые группы из школ искусств. Средний класс опять захватил рок, как жаловался он. «Им не нравился панк, потому что он был слишком грубым и громким, поэтому они его вычистили. Они используют синтезаторы, потому что это так умно и современно — „давайте поэкспериментируем с музыкой“… Почему они так серьёзно относятся к своим жизням? Они слишком заморочены». Макларен печалился за окончивших школу восемнадцатилетних юнцов, слишком подверженных экономическому давлению реального мира и неспособных на буйство. Он возложил свою веру вместо них на тринадцатилетних. Это более молодое, не скованное никакими законами реальности поколение поднимется и «сметёт поколение этих выпускников средних школ, университетов и арт-колледжей».

Макларен также презирал независимые лейблы типа Rough Trade. Он видел в них новую хиппозную аристократию, политически корректную, но «нищую в плане воображения, уличной чуйки и стиля». По контрасту с ними старые гиганты рекорд-бизнеса вроде EMI, подписавших контракт с Bow Wow Wow, несмотря на тревожные отношения с «Пистолетами» в прошлом, заслуживали, казалось, больше доверия именно из-за того, что они не имели никаких контркультурных притязаний. Также конгломераты вроде EMI владели гигантскими аппаратами маркетинга и дистрибуции для создания поп-сенсаций на глобально массовом уровне. По сравнению с ними инди-лейблы напоминали мелких торговцев — всего лишь «бакалейщиков», как уничижительно говорил Макларен. Именно это барышничество магическим образом соединяло Маргарет Тэтчер («всего лишь дочь бакалейщика», как насмехались над ней её оппоненты) и пост-панкового торговца Джеффа Трэвиса: они оба были продуктами одного и того же дремучего английского провинциализма, «нации лавочников», по выражению Наполеона. Макларен видел себя предпринимателем совершенно другого рода, нежели эти мелкобуржуазные счетоводы и бухгалтеры — расточительным денди, коварным мошенником, пиратом великой британской традиции грабежа других культур.

Макларен предлагал Bow Wow Wow как рецепт победы над тэтчеризмом. Но вместо того чтобы пойти по очевидному пост-панковому пути и горевать по поводу массовой безработицы, он ехидно представил отсутствие работы как освобождение, а не бедствие. «W. O. R. K. (N. O. Nah No! NO! My Daddy Don’t)» Bow Wow Wow заявляла: «Уничтожение веры в моральную ценность работы вернёт нас в первобытное состояние». Ходить в школу было бессмысленным занятием, потому что её функция (подготовка молодёжи к трудовой жизни) устарела. «Технология Т. Е. К. — это уничтожение ПАПАШИ,/ А. В. Т. — Автономия», — выкрикивается в припеве хором, и фантазия ситуационистов о дающей утопическое вечноигровое будущее автоматизации обновляется в эпоху микрочипов.

Когда один интервьюер задал вопрос о затруднительном состоянии безработных, Макларен заявил: «Ну и что, что у вас нет работы?.. Я вернулся в Англию, и все здесь мне кажутся банковскими клерками… Они выглядят крайне озабоченными своим будущим, своими деньгами… И эта серость в культуре превращает всех в одну кашу. Мне кажется, что Тэтчер очень нравится то, что люди так загнаны». Макларенов совет безработным был таков: «Становитесь пиратами. Носите золото и выглядите так, будто вам вовсе не нужна работа». Золото и солнечный свет были связаны в его мыслях как чуждые английскому образу жизни вещи — наиболее яркий пример духовной расточительности. С очаровательной полоумностью он фантазировал об импорте солнечного света, что могло бы сделать из Британских островов Средиземноморские. «Просто делайте вид, будто вы в тропиках» — таковым было его лекарство от печали времён Тэтчер. В пику пессимистически политизированному пост-панку он представлял себе, как освобождённый принцип удовольствия одерживает триумф над экономической реальностью при помощи стиля и совершенной беззаботности. Во время бесконечных совещаний за кофе в дешёвых закусочных Сохо он наставлял Bow Wow Wow: «Не будьте бакалейщиками, бакалейщик — это хапуга, и он не тратит деньги, которые у него есть». Если ты был при деньгах, считал он, то их нужно было спускать. Только лишь чувствуя себя богатым, можно было победить Тэтчер. Опять же, этот подход доказал, что Макларен опережал свое время: Wham! при помощи того же самого легкомысленного подхода достигли славы несколькими годами позже с ратовавшей за пособие по безработице песней «Wham Rap!» (в сущности, перепевкой «W. O. R. K.») и гимном солнечному свету «Club Tropicana».

Макларен был уверен, что Bow Wow Wow станут самой важной группой после тех Sex Pistols и тоскливый пост-панк будет предан забвению. Но в июле 1980-го, несмотря на гектары посвящённой ему прессы и часов ротации на радио, дебютный сингл «C-30, C-60, C-90 Go!» так и не достиг Top 30. Макларен, всегда бывший тем ещё конспирологом, счёл, что EMI прогнулись под завуалированный нажим BPI, организации, которая представляла звукозаписывающую индустрию и проводила кампании по налогообложению чистых кассет, что компенсировало убытки от домашних записей. Он считал, что EMI, дабы обеспечить низкое место в чартах, саботировали сингл и фальсифицировали цифры его продаж. Макларен разжёг ярость членов Bow Wow Wow и провёл их в головной офис EMI, где они разгромили кабинет руководства, сорвали со стен золотые диски и вышвырнули из окна настенные часы.

Работа Андреа Лонг «Женский пол», которая планировалась как развернутый комментарий к пьесе радикальной феминистки Валери Соланас (покушавшейся на Уорхола), превратилась в серию провокативных и до крайности ироничных рассуждений об искусстве, философии и гендере. Это и манифест, и исповедь — а журнал Esquire называл книгу «современной классикой феминистского текста». «Свободно обращаясь к обширному материалу в диапазоне от психоанализа и искусства перформанса до порнографии и движения альт-правых, эссеистка и исследовательница Андреа Лонг Чу рассуждает о тесном переплетении желания и идентичности, гендерном переходе как реализации чужих фантазий и о звериной серьезности, лежащей в основе всякой удачной шутки» — говорит аннотация. С разрешения издательства издательства V-A-C press мы публикуем отрывок о том, каким еще образом, кроме чтения, можно взаимодействовать с романом «Бесконечная шутка». А «Женский пол» можно купить в нашем книжном магазине.

---

В апреле 2016 года комик Джейми Лофтус начала снимать на камеру, как она поедает «Бесконечную шутку», тысячестраничный роман Дэвида Фостера Уоллеса, и выкладывать эти видео в Twitter. В интервью о проекте (смеси перформанса, буффонады и чистого троллинга), которое она дала Vice, Лофтус объяснила, что ей осточертело то, как самодовольные мужчины на вечеринках пытаются убедить ее дать шанс книге, прославившейся своей непонятностью. «По сути, они говорили, что, если я пыталась ее читать и она мне не понравилась, значит, я ее не поняла, — жаловалась она интервьюеру. — Мне доводилось есть на сцене собачьи консервы, поэтому я решила придумать похожую шутку и выложить ее потом в Twitter».

Весь следующий год или около того Лофтус, работавшая в книжном магазине, снимала, как поглощает страницы книги. На видео она вкладывает страницы в сэндвичи, запивает их пивом, макает в кофе, как печенье. Она смешивает их со спагетти, тушит на плите. Когда она в дороге, она давится ими всухомятку, запихивает в рот, как пихают футболку в шкафчик. Она ест их в торговом центре, на улице, за письменным столом, в клубе. Ест на Бостонском гей-параде. «Я не лесбиянка, — говорит она в камеру своего телефона, — но я ем книгу».

Лофтус рассказала Vice, что сначала предпочитала смазывать страницы. «Всухомятку я жую и глотаю страницы только на сцене, когда же я снимаю видео, то обычно добавляю что-то типа подливы или смачиваю страницу, иначе для моего тела это будет десять миль по ухабам». Переход от чтения к поеданию маркировал своеобразный эволюционный регресс от зрения к пищеварению: очевидно, что Лофтус совала книгу не в то отверстие. Тот небольшой процент полиграфии, который ее кишечник мог переработать, бездумно абсорбировался ее телом; остаток, естественно, выводился из организма с отходами. Через пару недель после начала проекта Лофтус вызвала токсикологов, чтобы проверить, не убьет ли ее «Бесконечная шутка»: «Они сказали: „Мы, конечно, не можем одобрить то, что вы делаете, но есть более щадящий способ“. Мне нельзя было есть слишком часто, то есть по странице в день, как я планировала, это было просто несовместимо с жизнью».

В какой-то момент Лофтус решила вводить «Бесконечную шутку» анально. Насколько я поняла, этот процесс был задокументирован, но, как и большая часть проекта, видео не сохранилось. (В феврале 2018 года Twitter приостановил действие учетной записи Лофтус за ролики с пародией на фигурное катание, на которых фигуристы зимних Олимпийских игр в Пхёнчхане выступали не под музыку, а под наложенное шуточное аудио.) К счастью, интервью для Vice вклю- чает фотографию ректального введения книги. «Я смешала в блендере несколько страниц „Бесконечной шутки“ с яблоками, получился такой густой соус, — рассказывает Лофтус. — Затем залила его в кухонную спринцовку, с помощью которой поливают индейку перед запеканием, ввела спринцовку себе в задницу, сделала стойку на руках и попросила знакомую выдавливать содержимое до конца». На фото Лофтус стоит вниз головой, опираясь на руки. На ней простое серое белье и, кажется, спортивный бюстгальтер. Подруга одной рукой придерживает ее за лодыжку, в другой держит спринцовку. За правым бедром Лофтус не видно, введена ли спринцовка. Ее тело напоминает куклу или манекен. Лицо в кадр не попало.

«Поглощение „культуры“ — отчаянная, безумная попытка кайфовать в некайфовом мире, избежать ужаса выхолощенного, бездумного бытия», — провозглашает «Манифест ОТБРОС», автор которого никогда не испытывала к искусству, созданному мужчинами, ничего, кроме презрения. «Не веря в свою способность что-либо изменить, подчиняясь порядку вещей, они вынуждены видеть красоту в говне, ибо понимают, что ничего, кроме говна, им не светит». Лофтус, тоже своего рода Папочкина Дочурка, не то чтобы ест говно, но все решительно выглядит так, будто ест. Книга вводится ей в задницу, буквально вбивается в нее через акт интеллектуальной содомии. Точнее, антиинтеллектуальной: кажется, что в той же мере, в какой проект был критикой культа мужского гения, в итоге он выставил саму Лофтус в идиотском свете. Она не просто изображала женскую глупость, она действительно была глупой бабой. В интервью Vice она отметила, что никто из мужчин, пытавшихся ее убедить прочесть «Бесконечную шутку», не мог внятно рассказать, о чем эта книга. Они были такими же, как она: слишком тупыми, чтобы что-либо разобрать. «Не знаю, — признается она Vice. — Это всё какая-то блажь».

---

Фото: Софья Ахметова

В начале 2021 года на русском выходит сразу несколько важных новинок и переизданий, посвященных музыке, звуку, музыкальным субкультурам. Чем обязаны? Сооснователь издательств «Белое яблоко» и «Шум», редактор и диджей Илья Воронин так объясняет внезапный музыкальный книгопад: «В конце 2019 года один китаец съел мышь. Что было дальше, каждому хорошо известно. Книжная индустрия в нашей стране и до этого не могла похвастаться накопленным жирком, а уж независимые книгоиздатели и вовсе не знают, что это такое. Поэтому в прошлом году на фоне общей паники и экономического спада многие тормознули свои проекты, но не отменили, а перенесли до лучших времен. Вряд ли теперь настали лучшие времена, но книгоиздательскую деятельность, которая сильно растянута по времени, сложно остановить: тексты продолжали переводиться, редактироваться и верстаться. Поэтому, мне кажется, мы сейчас и наблюдаем столько хороших анонсов — многие из этих книг просто должны были выйти в прошлом году. То, что вдруг скоро на русском появится довольно много хороших книжек про музыку, я объясняю совпадением». 

При этом Воронин не уверен, что заданный тренд сохранится. «Любопытно будет посмотреть, что будет со всеми этими милыми инициативами через год-другой, — говорит он. — Все-таки не стоит забывать, что рубль слабеет, права нужно оплачивать в валюте, бумага и прочие расходные материалы также привязаны к курсу, и один лишь кошелек конечного потребителя болтается в какой-то другой вселенной, причем не сказать, чтобы эта реальность внушала оптимизм к росту. Одна надежда на энтузиастов (впрочем, других людей в независимом книгоиздании и не бывает). Живы будем, не помрем! Спасибо читателям за это!».

Именно поэтому мы призываем вас внимательнее присмотреться к выходящим в начале марта (и вышедшим в конце февраля) новинкам: во многом от успеха этих томов будет зависеть, сколь скоро издатели порадуют нас снова. 

Дэвид Кинан. «Эзотерическое подполье Британии. Как Coil, Current 93, Nurse With Wound и другие гениальные сумасброды перепридумали музыку» (Individuum)

 

Публицист и писатель Дэвид Кинан известен в родной Шотландии и шире, в Великобритании и мире, не только и не столько как музыкальный критик, автор культового журнала The Wire, но как талантливый автор фикшна: его романы «This Is Memorial Device» (2017) и «For the Good Times» (2019) отмечены литературными премиями и переведены на несколько языков. Новейшая работа Кинана «Xstabeth» отмечена газетой The Guardian как «Книга дня» в декабре 2020-го. 

И всё же для российского читателя и, что важно, слушателя Кинан — в первую очередь автор «Эзотерического подполья Британии» (в оригинале — «Англии», но что поделать, коль перевод Ильи Давыдова конца 2000-х так и остался единственным и в силу этого стал, что называется, каноническим). Изданная в оригинале в 2004-м, книга посвящена по большей части истории групп постиндустриальной и даркфолк-сцены Англии, прежде всего Coil, Current 93 и Nurse With Wound, но также Кинан описывает британский андеграунд 1970–2000-х. гг. и общую атмосферу и дух одной из последних мощнейших субкультур XX века с ее обращением к опыту трансгрессии, постоянными поисками возможностей по расширению границ дозволенного и так далее. «Эзотерическое подполье Британии» — одновременно хроника и идеальный вход в безумный мир описываемого феномена. 

Собственно, издательство Individuum взяло упомянутый выше перевод Давыдова, привело его в подобающий вид, усилиями редакторов расширило и дополнило текст по максимально полному изданию оригинала, вышедшему в 2016 году, снабдило необходимыми пояснениями, сносками, фотографиями и выпустило с превосходным оформлением от Олега Пащенко. За что «Индивидууму» бесконечные респект и благодарность. 

Читать отрывок в «Рупоре Смены»

Саймон Рейнольдс. «Всё порви, начни сначала. Постпанк 1978–1984 гг.» («Шум») 

Еще один существовавший прежде только отрывками в любительском переводе важнейший текст о музыке родом из середины 2000-х — рассказ о постпанке и в целом популярной британской музыке конца 1970-х–начала 1980-х «Всё порви, начни сначала»Саймона Рейнольдса. Выход этой книги на русском сейчас, в начале 2020-х, впрочем, не назовешь запоздалым, ведь именно за последнее десятилетие постпанк в России стал больше, чем жанр, Joy Division — народной группой, фестиваль «Боль» — главным музыкальным сейшном страны. 

«Посмотрите на местную музыку для примера, — говорит в интервью газете «Коммерсантъ» переводчик «Всё порви, начни сначала» на русский язык Илья Миллер, — в ней сейчас, по большому счету, есть только два жанра: либо ты читаешь рэп, либо ты играешь постпанк, всё, третьего не дано. В Англии ситуация примерно такая же — многие артисты звучат так же, как во времена Тэтчер». 

Постпанк-ревайвл, кстати, стал прекрасной иллюстрацией к другой одной популярной концепции Рейнольдса — ретромании, или зацикленности поп-кульутры на себе. Выпущенная на русском в 2015-м издательством «Белое яблоко» одноименная книга дотошно разбирала феномен неизбежной цикличности мейнстрима, и в ней Рейнольдс апеллировал к такому понятию, как хонтология, и к таким мыслителям, как Жак Деррида или Марк Фишер. К слову, наследие последнего в ближайшем времени также станет доступно русскоязычному читателю. 

Читать отрывок на Enter

Марк Фишер. «Призраки моей жизни. Тексты о депрессии, хонтологии и утраченном будущем» («Новое литературное обозрение») 

Музыкальный журналист, блогер и мыслитель Марк Фишер, он же k-punk, в последние годы всё чаще возникает в русскоязычном интеллектуальном пространстве: то на одном из сайтов вроде «Сигмы» появляется очередной перевод отдельной его статьи, то на Фишера ссылается в колонке модный культуртрегер. Еще бы: Фишер много писал об одержимости, зачарованности настоящего прошлым, о бесконечных попытках реконструировать недостижимую утопию, которой на самом деле никогда не было, о неизбежном крахе такого рода предприятий. Современному российскому обществу все эти концепции и в целом интеллектуальные поиски Фишера, мягко говоря, не чужды. При этом до сих пор единственной изданной на русском его книгой оставался «Капиталистический реализм», причем книгу в 2010-м выпустила «Ультракультура 2.0» и достать ее сегодня можно, кажется, только на пиратских файлообменниках. 

Так что издательство «НЛО» и конкретно редактор серии «История звука», исследователь культуры и музыкант Евгений Былина взялись за крутейшую инициативу — наконец донести наследие, идеи и размышления Фишера о современном обществе и культуре до массового читателя. Сборник «Призраки моей жизни», посвященный хонтологии в популярной музыке (понятие Фишер позаимствовал у Жака Деррида), станет первым большим и важным шагом на пути к осуществлению этой затеи. Также известно, что позднее в этом году в издательстве Ad Marginem выйдет сборник «K-punk». Об этом в январе сообщила переводчица книги Анна Сотникова. 

Читать отрывок на «НОЖе»

Мишель Шион. «Звук: слушать, слышать, наблюдать («Новое литературное обозрение») 

Еще одна книга, открывающая серию «История звука» издательства «НЛО», не менее важная, чем сборник Фишера, — размышления о звуке, его природе и истории акустической мысли заметного французского теоретика кино и звука Мишеля Шиона. 

Ученик композитора, пионера электроакустической и так называемой конкретной музыки Пьера Шеффера, Шион на трехстах страница анализирует разные подходы к изучению звука, проводит и развивает, будто настраивает слух читателя при помощи инструментарий акустики, лингвистики, психологии, искусствоведения и других областей гуманитарного знания. Во Франции «Звук» был издан в 2005 году, на русский труд перевела Инна Кушнарева. 

Читать отрывок на Enter

Джон Кейдж. «Неопределенность» (Jaromír Hladík press) 

Сразу несколько «музыкальных» новинок в этом сезоне представит Jaromír Hladík press. В прошлом году петербургское издательство провело успешную краудфандинговую кампанию по сбору средств на выпуск в 2021-м трех книг о музыке ХХ века: «Неопределенности» Джона Кейджа, «Истории консонанса и диссонанса» Джеймса Тенни и «Фрагментов о Малере» Ханса Волльшлегера, — и вот теперь в книжные магазины поступает первая ласточка из этого набора, своеобразный манифест Кейджа. 

Дело в том, что впервые данный текст, точнее его часть прозвучала в виде лекции «Неопределенность: новый аспект формы в инструментальной и электронной музыке» в 1958 году в Брюсселе. Тогда Кейдж продекламировал перед аудиторией 30 историй-коанов (некоторые содержали буквально одну-две фразы), в которых через анекдоты, воспоминания из детства и различные впечатления, рассказы о грибах и проч. он изложил свой взгляд на новое искусство. Лекция так впечатлила Карлхайнца Штокхаузена, что тот опубликовал ее в журнале Die Reihe. Впоследствии, для повторного выступления с, по сути, тем же материалом в Педагогическом колледже Колумбийского университета Кейдж написал еще 60 коанов. Все 90 дзен-зарисовок и составляют «Неопределенность: новый аспект формы в инструментальной и электронной музыке». 

Стоит отметить, что текст «Неопределенности» входит в известнейший сборник лекций и статей Кейджа «Тишина», переведенный на русский Мариной Переверзевой и изданный у нас в 2012 году. Однако работа Светланы Силаковой и «Издательства Яромира Хладика» в конечном счете не менее ценна: переведенные в более художественном ключе, выделенные и оформленные в по-восточному минималистичный и скромный том коаны «Неопределенности» наконец обрели в пространстве русского языка законченное заслуженное воплощение. 

Летом 2020-го нейробиолог, профессор Нью-Йоркского университета Николай Кукушкин выпустил в издательстве «Альпина нон-фикшн» книгу «Хлопок одной ладонью. Как неживая природа породила человеческий разум»: популярный труд, который начинается с истории возникновения живых организмов, а завершается историей развития человеческого мозга и сознания. Зимой 2020-го Кукушкин выступил на нашем Зимнем книжном фестивале, а на днях получил премию «Просветитель» — главную награды в российском научпопе. Сегодня мы публикуем отрывок с говорящим названием «Из чего сделано сознание» из книги Кукушкина.

---

Исторически считалось, что сознание, оно же субъективность, оно же душа, есть особая материя, независимая от материального тела. Такая философская позиция называется «дуализм», то есть двойственность: есть материальное, а есть сознательное. Главной фигурой в истории дуализма считается Рене Декарт с его знаменитым утверждением: «Мыслю, следовательно, существую». Вышеупомянутую метафору «сцены», на которой сознание наблюдает происходящий в мозге «спектакль», придумал неистовый критик дуализма Дэниел Деннет и назвал именно в честь Декарта «картезианским театром» (Картезий — латинизированное имя Декарта).

Типичный аргумент против дуализма довольно простой. Если сознание независимо от материи, то как оно может на эту материю влиять, заставляя нас что-то делать? Если оно все же влияет на материю, то не означает ли это, что на материю при этом должны действовать материальные силы? А если на материю со стороны сознания действует материальная сила, то разве не делает это материальным и само сознание? Если же сознание никак не влияет на тело, то зачем оно вообще нужно? Если нет влияния, то сознание никак не отражается на работе мозга, никак не меняет хода мыслей, не влияет на память, эмоции, мотивации и движения — ведь сегодня мы хорошо понимаем, что все эти вещи имеют материальную природу. Если сознание ни на чем не отражается, говорят дуалистам их оппоненты, то как вообще оно могло возникнуть в процессе эволюции?

Противоположность дуализму — физикализм, заявляющий, что никакой двойственности нет. Все материально и все состоит из физических объектов, которые двигаются и взаимодействуют друг с другом физическими силами по физическим законам. Сознание, по мнению типичного физикалиста, — это особый, конкретный, физический признак мозга, верховный главнокомандующий, который у разных животных может там быть или не быть, и благодаря которому мозг этого животного может контролировать сам себя. Главная проблема физикализма — это объяснить, как из движения материальных объектов в мозге возникает субъективное ощущение этого мозга. Многие философы считают эту проблему принципиально неразрешимой и называют ее «трудной проблемой сознания».

Я придерживаюсь точки зрения, пограничной между дуализмом и физикализмом, которая ближе всего к философской школе эпифеноменализма (по части изобретения «-измов» философам нет равных). Эпифеноменалисты считают, что сознание — это не отдельно существующее свойство живого, а побочный продукт какого-то другого свойства. Сама работа мозга в определенных обстоятельствах порождает сознание, которое ни для чего конкретного не нужно, а просто есть.

Эпифеноменалистов обычно относят к дуалистам , потому что для них сознание и мозг — это разные вещи, и в этом я с ними согласен. Но, на мой взгляд, «дуализм» должен заключаться не в разделении материи и сознания, а в разделении материи и информации*. Это же касается и всей биологии.

Кусок ДНК и нуклеотиды, из которых он состоит, — это материя. Ген, записанный в этом куске, — это информация. На мой взгляд, это то же самое, что дуализм мозга и сознания. Но разве скажет кто-нибудь, что ген не влияет на ДНК? Только благодаря конкретной последовательности нуклеотидов ДНК может исполнять свою функцию, производить белки, копироваться, распределяться между клетками. Только благодаря своей конфигурации материя приобретает осмысленное направление движения. С точки зрения истории жизни на земле конфигурация первична, а материальная форма вторична — ведь до появления ДНК гены жили в другом носителе, РНК, но точно так же заставляли этот носитель двигаться и размножаться. Информация определяет функцию.

Точно так же и мозг приобретает осмысленность и направление движения за счет своей конфигурации. Причем если конфигурация ДНК — это просто буква за буквой, то конфигурация мозга — это почти бесконечное пространство возможностей. Как мы увидим, на эту конфигурацию влияет каждое событие, происходящее с мозгом за время его существования. Конфигурация мозга, с моей точки зрения, и есть сознание в самом общем смысле, и при желании это понятие можно применять к кому угодно. Вопрос в том, что в силу различий в строении мозга, а значит, и в его конфигурации, у разных животных сознание очевидно ощущает себя по-разному. Это и требует объяснения. Объяснять нужно не что такое сознание, откуда оно взялось и где оно живет (оно живет везде и нигде конкретно), а почему именно наша конфигурация мозга ощущает себя так, как она ощущает, и что вообще значит, что некая система «ощущает себя».

Я согласен с дуалистами в том, что сознание, то есть конфигурацию мозга, можно рассматривать отдельно от самого мозга. Теоретически его можно даже перенести в другой носитель, если только создать искусственный мозг адекватной сложности. Я согласен с физикалистами в том, что, помимо материи, в мозге нет никаких «особых субстанций», как нет никаких особых «генных» субстанций, витающих между нуклеотидами ДНК. С эпифеноменалистами я согласен в том, что решения мозга достигаются физическими способами, а наши субъективные ощущения естественным образом «вырастают» из этих решений.

Но и «картезианский театр» дуалистов, и «трудная проблема сознания» физикалистов мне кажутся надуманными, а в эпифеноменализме мне не нравится полное отрицание какой-либо роли сознания в материальном мире. По-моему, если воспринимать мозг как материю, движимую информацией сквозь время, то меняется само понятие сознания и все вопросы отпадают. Взаимодействуя с окружающим миром, мозг постоянно усваивает информацию, то есть меняет свою конфигурацию. Эта информация не есть сама материя мозга, но неразрывно с ней связана. Вся совокупность этой информации определяет то, что мозг делает в дальнейшем. Наша субъективность тоже продукт этой информации. Как информация в ДНК — это то, что, строго говоря, живет и эволюционирует, так и информация в мозге — это то, что думает и осознает.

фото: knife.media

На этой неделе в издательстве Individuum вышла книга «Эзотерическое подполье Британии. Как Coil, Current 93, Nurse With Wound и другие гениальные сумасброды перепридумали музыку». Это работа о людях, которые перевернули представления общества о творчестве, мистицизме и экстремальном образе жизни, — о британских экспериментаторах, ставивших опыты на себе и на слушателях. Ее можно читать и как сагу об отчаянных творцах, колдунах и безумцах, смешавших границы реального и воображаемого. Уже скоро ждите издание в нашем книжном, а пока публикуем отрывок, посвященный культовой индастриал-группе Throbbing Gristle.

---

Throbbing Gristle стали первой группой, воплотившей невыполненное обещание панков по исследованию экстремальной культуры как способу саботажа систем контроля — начиная с самóй рок-музыки. Если панки взбалмошно противостояли року, по сути, исполняя его испорченную версию, то TG, выбрав классический формат рок-квартета, осознанно были совершенно антироковыми. С 1976 по 1981 год они расширили свою довольно рудиментарную музыкальность, извлекая из инструментов и усилителей воющие машинные шумы на фоне ритмов поточных линий в ходе магических ритуалов, призванных вывести тело из равновесия, аккумулируя и высвобождая его сексуальную энергию. Кем их только не называли — от позеров из художественного училища до развратных первертов. Однако такое отношение не только не сломило их — напротив, едва ли задело вообще. Когда покойный парламентарий от тори сэр Николас Фейрберн окрестил их «разрушителями цивилизации», он не мог дать им лучшую характеристику.

TG образовались в 1975 году из останков Coum Transmissions — перформанс-арт-группы, сформированной для медийной герильи Дженезисом Пи-Орриджем и его тогдашней девушкой Кози Фанни Тутти. В 1974 году на их выставке Couming Of Age в Овальном театре южного Лондона молодой графический дизайнер Питер Кристоферсон поинтересовался, можно ли ему сделать несколько фотографий. Благодаря завязавшемуся разговору в следующем году он присоединился к перформансу Couming Of Age в Амстердаме. Идея создания Throbbing Gristle окончательно оформилась с появлением Криса Картера, утолявшего страсть к созданию собственных синтезаторов и клавиатур в сольном электронном проекте Waveforms. Под этим именем он помогал своему другу и коллеге Джону Лейси, который периодически сотрудничал с Coum Transmissions и чей отец, артист Брюс Лейси (прим. — Актер, режиссер, музыкант, скульптор и перфоманс-артист, ставший в конце жизни неоязыческим шаманом. Легендарная фигура в истории британского авангарда и оккультуры), присматривал за помещением на Мартелло-стрит, где репетировали Кози и Пи-Орридж. Понаблюдав за Картером на их с Лейси выступлении, Пи-Орридж и Кози пригласили его на один из своих джем-сейшнов, большинство которых микшировал и сводил в студии Кристоферсон, прозванный другими участниками Слизи (прим. Англ. sleazy — аморальный, озабоченный) за интерес ко всему перверсивному. Это прозвище за ним так и осталось.

Слизи родился 27 февраля 1955 года. Его отец Дерман изучал инженерное дело в Кембридже, удостоился звания рыцаря и в конечном счете возглавил кембриджский колледж Магдалины. В 1973 году Слизи закончил квакер- скую школу-интернат Акворта, где учился в одном классе с Филипом Блэки и Дебби Лейтон, будущими членами суицидальной церкви Джима Джонса в Гайане. Он поступил в Университет штата Нью-Йорк в Буффало, где изучал компьютеры, литературное мастерство и новые медиа. Отучившись семестр, он вернулся в Великобританию и присоединился к дизайн-студии Hipgnosis, создавшей одни из самых новаторских альбомных обложек 1970-х годов (прим. — Студия Hipgnosis делала обложки для Pink Floyd, Black Sabbath, Genesis, AC/DC, Пола Маккартни, Питера Гэбриела и других известных групп и артистов). Вместе с основателями студии Стормом Торгерсоном и Обри Пауэллом он открыл Green Back Films Ltd. для производства музыкальных видео и срежиссировал ролики множеству исполнителей: от Asia, Барри Гибба и Bjorn Again до Nine Inch Nails, Rage Against The Machine и Диаманды Галас.

В качестве дизайнера он проектировал планы «Подземелья Лондона» — промозглого тематического парка с жуткими реконструкциями варварских происшествий городского прошлого. Слизи быстро исключили из проекта на том основании, что его идеи чересчур натуралистичны: они основывались на методах, которые он освоил, будучи членом Союза пострадавших, где симулировал травмы в рамках тренировок спасателей. До присоединения к Coum Transmissions в 1974 году он не мог найти подходящего применения своему бескомпромиссному творческому видению, поэтому бóльшая часть его ранних работ малоизвестна. Витрину, cобранную им вместе с Джоном Харвудом для магазина BOY на Кингс-роуд, принадлежавшего Вивьен Вествуд и будущему менеджеру Sex Pistols Малкольму Макларену, полиция изъяла через два дня. Изображающая обугленные останки мальчика, теперь она находится в знаменитом Черном музее Скотленд-Ярда. Его фотографии ранних Sex Pistols (обнаженного Глена Мэтлока в общественном туалете и Стива Джонса в наручниках и пижаме) были слишком двусмысленными и вызывающе гомосексуальными для Макларена, который наложил на них вето.

Когда Кристоферсон связался с Coum, Пи-Орридж и Кози были разочарованы в вуайеристском формате высокого искусства «артист/зритель» уже до такой степени, что с готовностью восприняли призыв Слизи перенаправить энергию от галерей на малолетних отщепенцев и фанатов рока. Однако вместо того, чтобы вообще завязать с перформансами, свои познания в противостоянии аудитории и манипулировании медиа они привнесли в популярную музыку. В ходе этого они уничтожили традиционный для рока принцип «Один передатчик / 1000 пассивных приемников», превратив концертную площадку в дознавательную камеру, где уничтожалось и высмеивалось соучастие публики в идолопоклонстве року. Лишенная возможности выпустить дионисийскую рок-энергию, аудитория TG неизбежно обращалась для высвобождения друг к другу или группе.

Throbbing Gristle (что на сленге города Халл означает эрекцию) начали свой путь как живой аттракцион на выставке Coum «Проституция» в лондонском Институте современного искусства, которая проходила 19–26 октября 1976 года и стала концом их перформанс-инкарнации. Экспозиция, на которой демонстрировались подписанные и обрамленные фотографии Кози в бытность ее гламурной моделью для порножурналов, и сопровождающее представление Throbbing Gristle играли с понятиями субъекта и объекта, проецируя идею проституции на взаимоотношения «артист/зритель» и, шире, на социальный контракт, экономически связывающий граждан с государством.

Ранние выступления Throbbing Gristle представляли собой чистейшие проявления их немузыкальной приземленной эстетики: все стандарты роковых форм приносились в жертву психотическому импровизационному хаосу из визга самодельной электроники (включая прототип сэмплера, сделанного из нескольких уолкменовских магнитофонов), перегруженных гитар и пронзительных скрипок. На фоне этого душераздирающего шума Пи-Орридж своим нарочито тоненьким вокалом словно насмехался над традиционным рок-мачизмом, изливая на слушателей песни — нарезки из бытовых нелепиц, газетных заголовков, сообщений о серийных убийцах, скабрезных оскорблений и тому подобных миазмов.

«Когда я слушаю эти записи сейчас, они нравятся мне своей честностью и грубой силой, — говорит Кози. — В них есть энергия, которую вы можете получить лишь тогда, когда вещи только начинают обретать форму. Мы делали это на многих уровнях, не только в музыке. Звук призван был привести к катарсису, использовался как штурмовое оружие». «Мы знали достаточно о формах экспериментальной музыки, чтобы понимать: нам не нужно ничего знать, — добавляет Слизи. — Мы были проводниками, музыка текла через нас».

В отличие от большинства сверстников-панков, для которых идея культурного комментария неизбежно сводилась к рок-клише, для более отважных Throbbing Gristle музыка служила оружием, позволяющим атаковать рекорд-индустрию. TG считали ее пропагандистским крылом растущей империи развлечений, включающей в себя новостные телеканалы, кинематограф, видео и музыкальные медиа, а также компании, разрабатывающие компьютерную технику и программное обеспечение. Для дистрибуции своих лязгающих заводских шумов — ледяной пародии на процесс индустриализации музыки — Throbbing Gristle основали лейбл Industrial Records. И хотя они следовали практике арт-галерей, издавая ограниченные тиражи упакованных вручную LP, видео и кассет с концертами, они также стремились сделать доступными как можно больше своих концертных выступлений (многие из которых выпустили под названием 24 Hours Of TG — это был портфель с набором из 24 кассет, впервые вышедший в 1979 году и переизданный на CD в 2002-м). Кроме того, TG делали открытки, нашивки и значки, посвященные участникам группы. Они не гнушались ничем. Пока фальшивые бунтари хихикали в кулачок, Throbbing Gristle выпустили в мир своего рода поп-культурный вирус, стратегию, которую Пи-Орридж назвал «агрессивным использованием причуд».

«Думаю, резонанс, который может вызвать музыкальный коллектив, писатель или художник, ретранслируя мысли и эмоции какой-то группы людей, — это благословение, — говорит Пи-Орридж, оценивая наследие Throbbing Gristle. — Рисковать же унижением или просто ошибаться в своем отношении к миру и жить в нем — это дар восприятия. Разорвать порочный круг изоляции и разъединенности, причиняющий столько боли, особенно подросткам, — замечательная, но пожизненная ответственность. Throbbing Gristle свели постблюзовый рок-н-ролл к его основам и очистили от американы. Мы нашли новый стиль, достаточно бунтарский с точки зрения имиджа и теорий, чтобы привлечь ранее никем не замеченную аудиторию. Мы вполне осознанно действовали без запланированного представления о результате. Нам самим были ясны наши цели — вот что нами двигало. Мы изучали мир новых зву- ков на публике. Конечно, мы знали о роли символической группы и ее объединяющем влиянии на людей».

---

Официальная презентация книги пройдет 27 февраля в онлайн-формате. В программе беседа музыкального журналиста Максима Семеляка с автором Дэвидом Кинаном и интервью главного редактора издательства Individuum Феликса Сандалова с авангардным музыкантом Дрю Макдауэллом, бывшим участником группы Coil. В музыкальной части выступят авант-рок группа «Интурист», этно-индастриал проект Margenrot и ветераны темной сцены  «Оцепеневшие». Регистрация.

Мероприятие проводится при поддержке Отдела культуры и образования Посольства Великобритании в Москве в рамках программы UK-Russia Creative Bridge 2020-21.

Отрывки из разного рода романов, рассказов, исследований и сборников эссе публикуются много где, а вот отрывка из пьесы мы, кажется, не видели ни разу. Поэтому книгой недели выбрали пьесу «Хельдерлин» — работу немецко-шведского писателя Петера Вайсса, посвященную жизни Хельдерлина: культового немецкого поэта и драматурга, которого Хайдеггер называл «поэтом поэтов».

Два удобных кресла. В глубине сцены стена. Несколько колонн для декораций. Студенты, готовясь к празднику, развешивают гирлянды и венки.
Синклер, с ведром краски и кистью, пишет на стене: ДА ЗДРАВСТВУЕТ 14 ИЮЛЯ! Следующий философский спор может иметь несерьезный и ироничный характер, пока говорящие развешивают украшения.

Певец
Сцена первая, в которой
Хёльдерлин и его друзья
обсуждают сущность свободы и
в спор с тиранией вступают

Появляется Нойффер в дорожном
платье с сумкой для провизии.

Шеллинг

Ты выглядишь довольным и солидным

Нойффер
ученье все осталось позади
и пахнешь как церковник

Нойффер
А вы в своем коровнике
с весельем и любовью ждете
пока растут прославленные крылья
что вас из пыли и навоза
к великим совершеньям вознесут

Хегель
Ты за церковной кафедрой
обосновался
и стремление благородный лавр
из музы рук принять
оставил

Хёльдерлин подходит к Нойфферу.

Хёльдерлин
Что нам кроме стенания осталось
на богословия галере
или в страдании томиться
под гнетом педагогики

Обнимает Нойффера

Нойффер
Хольдер ты балда
Скрипели ветки под его шагами
когда он созидательного счастья
полон
новых рифм искал
в конюшнях Авгия ступая тяжело
отсчитывая строчки каждым
шагом
под нос все что-то бормотал он
головой о балки ударяясь
чертыхаясь
стоял шатаясь
высматривал через окно
как с ревом
внизу дымится
Стикс

Хёльдерлин
Хотел бы тоже я уметь
уж самым ранним утром
с таким же безрассудством
веселиться как и ты

в дурное время
когда невероятного размера
непреодолимо разрастаясь
передо мною день лежит

Нойффер
Все это происходит потому
что есть мечта пустая попытаться
то познать
что испокон веков
за гранью знания
должно остаться

Хегель
Ты прогулял или прослушал
когда мы отреклись от вещи
в себе
от времени и места отрешенной
она из неизвестных измерений
овладевала нами целиком
и подавляла
и был ты уж давно не здесь
когда мы обратились к новым темам
причины и влияние которых
в мире сущностей
познать должны

Нойффер
И все не можете
источника познания
достичь

Хегель
После того, как сверхреальность
свое существованье прекратит
и мы Вселенную
и Я напротив соположим
а именно такое Я что мыслит
то лишь достоверно
истинно
пред этим Я
что в этот миг
в посюстороннем
мыслит

Хёльдерлин
Вот демонстрирует нам Хегель
как в ходе его мыслей разобраться
когда понять уж невозможно
какие обстоятельства тебя с собой
и с миром окружающим связуют

Хегель
Все очень просто
здесь
субъект и он же человек
там
объект его весь мир
В сущность мира
дух наш проникает
и внутри нас превратится мир
в чистое познание
Так осознаваемый собой
мир сам себя
в процессе непрерывном
в нашем духе порождает

Нойффер качает головой.

Нойффер
А где же Бог

Хегель
В мире воцарится
Царство Божие лишь в форме
демократии
И не Богом
сотворено то царство
для нас божественное явлено
в человеке он

в свободном государстве разума
высшей стадии развития
достиг
Посмотри же как история
сквозь все трагедии и споры
последовательно и
логично утверждалась
а человек учился понимать
что он деяньями своими
и сам историю
вершит

Хегель достает понюшку табака.

Певец
Ведь совокупность в обществе всего:
земли потерь победы боевой
семейных уз политики
религии и этики
всего чего названья неясны
искусства государства и войны
и всех наук добившихся признанья —
есть часть того что множится при
знаньи

Хегель сморкается.

Нойффер
Я знаю только воля
чуждая за всем стоит
что нам себя являет

Хиллер
И воля эта проявилась в том

как заняты все мы теперь
приказов исполнением
а именно
украшением двора
к визиту
достопочтимых благородных
отечески заботливых властей

Синклер
Но мы сейчас же отречемся

Шеллинг
Ты и от этих слов сейчас бы и отрекся

Синклер
когда бы в карцер угодил
так что останется как есть

Синклер
Нет
ничто не остается прежним
Заточены мечи
Венки что здесь развешаны
венки для похорон

Появляется эфор Шнуррер в сопровождении нескольких фамулусов, c подушками для кресел и подставками для ног. Синклер старается улизнуть.

Певец
Грядет грядет
весь обличен в орнат
высокий ректорат
и сразу же спасет
страну и отчий град
которые грозит
диктаторский диктат
взорвать

Шнуррер
Как хорошо
все тут устроено
О чем еще вам господа
хотел напомнить так о том
что вы в присутствии Их Светлости
обращаться не должны
к идеям духа вольного
что бродит здесь по нашей школе

Вот слухи о демократизме и даже
якобинстве в этой семинарии
слуха герцога достигли
Вы поглядите на него
Магистр Хегель
хотите вы перед Их светлостью
себя за гения в лохмотьях выдать

Недавно наш книжный магазин присоединился к акции издательства «Самокат» — фестивалю смелых книг из Фландрии и Нидерландов. До 15 февраля на сайте издательства публикуются лекции и паблик-токи с авторами и иллюстраторами книг из этих стран. А у нас ждет специальная подборка честных, глубоких, жизнеутверждающих книг для подростков на «сложные» и важные темы.

Сегодня мы публикуем отрывок из книги-участницы фестиваля: роман «Падение» бельгийской писательницы Анне Провост. Это мощный захватывающий текст о связи прошлого и настоящего, о выборе и ответственности, а ещё – трагическая история первой любви. 

---

Внезапно я похолодел. Вдалеке, у небольшого памятника с покрытым граффити фонтаном, стояла группка парней, и одного из них я, кажется, узнал.

— Что такое? — спросил Бенуа, немедленно почуяв неладное.

Ответил я не сразу. Я не отрывал глаз от парня, стараясь разглядеть его лицо. По спине лился холодный пот. Прислушайся я к своей интуиции — драпанул бы оттуда как можно скорее.

— Что такое? Тот парень? Он один из тех? — быстро, но хладнокровно спросил Бенуа.

Я не был уверен. Может, это был он, а может, его брат или просто кто-то похожий. Все они были похожи друг на друга, эти арабы, и на всех опять были мокасины и белые синтетические рубашки с коротким рукавом.

— Который? — спросил Алекс. — Вот тот? Слева, руки в карманах?

Мы так неприкрыто пялились на них, что они заметили нас. Их было человек семь, нас — трое. При виде их выжидательных поз мои ребра снова заныли. Они обсуждали нас, это было ясно по тому, как они показывали пальцами и махали рука- ми в нашу сторону. Арабы стояли вдалеке от света фонарей, отчего их лица выглядели одинаково мрачными. Но в доме за ними горели огни. Когда парень, на которого я таращился, сделал шаг назад, на него упал свет из окна, и я узнал его профиль.

— Да, это он, — сказал я.

В поведении Алекса и Бенуа мгновенно что-то изменилось. Сложно объяснить, что именно, но это чувствовалось в воздухе между нами, в его вибрации. Они задышали чаще — как скакуны, которым не терпится вырваться из тесного загона.

— Нет, не подходите к ним! Он меня узнает.
— Не подходить? А как же твоя губа?
— Она уже почти зажила.
— Да ты чего, они же сами разжигают! — воскликнул Алекс. — Не видишь, что ли? Они нас провоцируют, и поверь мне на слово: дашь им себя запугать хоть раз — они не оставят тебя в покое. Любые такие попытки нужно давить на корню.

Мы двинулись в их сторону, и они замолчали. В темноте они следили за тем, как мы перешли в другой угол площади — не ближе, но удобней для нападения. Мы молча стояли, а они смеялись и курили. Не думаю, что эти парни испугались. И все же они внезапно исчезли, словно их поглотила тьма.

— Да чтоб тебя… Куда они подевались?! — воскликнул Алекс. — Что они задумали? Считают себя умнее нас?

Обращался он, похоже, к Бенуа.

Не успев опомниться, мы двинулись туда, куда исчезли парни, по неосвещенной улице, все дальше от площади и людей.

— Хотят заманить нас в ловушку, — сказал Бенуа.

Он приказал нам рассредоточиться: один — впереди, второй — сзади, третий — на другой стороне улице.

Идти вот так в одиночку, метрах в десяти от Бенуа, было страшнее, чем я готов был признать. Я ускорил шаг, чтобы сократить расстояние, и вот мы уже опять шагали вместе.

— Вон один идет, — сказал Алекс, самый зоркий из нас.

На тротуаре в конце улицы действительно показался какой-то парень. Он шел навстречу, не обращая на нас внимания. Чем ближе он подходил, тем сильнее я чувствовал напряжение, исходящее от Бенуа и Алекса. Это оказался совсем мальчишка, лет четырнадцати, не больше. Шапка непослушных кудрей придавала ему дружелюбный вид.

Он не приблизился к нам и на пять метров, как Алекс уже заговорил:

— По нашему тротуару что-то идет.

Парнишка, казалось, не понял, что слова обраны к нему. Не придав им значения, он сошел с тро- туара, чтобы пропустить нас. На нас он не смотрел. Он явно думал о чем-то своем. Но Алекс не дал ему пройти. Он прыгнул в сторону и намеренно задел его плечом. Мальчик испуганно остановился.

— Не стоило тебе отделяться от друзей, — сказал Алекс.

— От друзей? — эхом отозвался мальчик.

Эта манера механически повторять то, что тебе говорят, была мне знакома. Так можно выиграть время. Придумать ответ получше. Но обычно ты не успеваешь ответить — за первым вопросом сразу следует второй и запутывает тебя еще больше.

— Да, от друзей. Тебе не кажется, что одному здесь ходить опасно? Послушай моего совета. В следующий раз оставайся с ними. Отделяться от группы неразумно.

— У меня тут нет друзей. Я случайно сюда забрел.

— Вот и пропел петух! — сострил Бенуа. Мальчик, конечно, не понял, к чему это он, и завертел головой по сторонам, прислушиваясь.
— А что ты вообще здесь делаешь, так поздно, на улице?
— Гуляю.

— Гулять в темноте опасно, ты же знаешь. Неужели тебя не научили? Никогда не угадаешь, что на уме у тех, кто встретится тебе на пути, так ведь?

— Так, — согласился тот.

Он все еще доброжелательно улыбался. Наверное, думал, что мы шутим или слегка перебрали.

— Это плохой район, слыхал? Здесь грабят стариков и насилуют женщин. Здесь ритуально забивают животных. Тебе ведь наверняка об этом рассказывали?

— Э-э… да.

Мальчик попытался пройти. Он хотел убраться отсюда и был уверен, что мы ему не помешаем. Думал, мы просто забавляемся, со скуки. Он понятия не имел, как рассвирепел Бенуа. И неудивительно: на лице Бенуа было благожелательное выражение, а его голос звучал спокойно, даже добродушно.

— Здесь ведь и полицейские патрули попадаются. По крайней мере, должны. Придется предъявлять документы, доказывать, что ты в стране легально.

— Ну да, — отозвался мальчик.

Он явно не понимал, к чему клонит Бенуа. А я просто стоял с опущенными руками и смотрел. Я ведь был ненамного старше этого мальчика. Наврав про свой возраст, я стал чувствовать себя взрослее. Но, наблюдая за тем, как неловко переминается с ноги на ногу этот парнишка, я понял, что обманывал себя. Я вел бы себя точно так же.

Мне не хотелось знать, как будут развиваться события, но возможности сбежать не представлялось. Я попятился назад.

Бенуа махнул Алексу, и тот схватил меня обеими руками за плечи и повернул мою голову к юному арабу.

— Видишь его губу? — спросил Бенуа у паренька.

Я оказался в каком-то борцовском захвате, из которого не мог высвободиться.

— Видишь эту рану, отек? А шрам видишь? Знаешь, что с этим парнем случилось? А то, что он гулял в этом районе один. Да еще и при свете дня! Казалось бы, откуда взяться опасности?

Паренек бросил на меня быстрый, но равнодушный взгляд. Ему хотелось идти дальше. Алекс резко отпустил меня и встал в паре сантиметров от мальчика. Тот отвернулся. Они были примерно одного роста. Араб попытался обойти его, но Алекс не отставал. Он шумно втягивал носом воздух.

Длилось это слишком долго. Они находились слишком близко друг от друга, что-то должно было произойти. Паренек, видимо, все-таки испугался и сглупил: выставил локоть и оттолкнул Алекса. Это было большой ошибкой.

— Ты чего! — выкрикнул Алекс. — Драться лезешь?

Он повторил его движение и тоже двинул его локтем, только сильнее, и мальчик попятился. Казалось, они привязаны друг к другу резинкой. Как только мальчик отступал, Алекс следовал за ним. Толчок — обратно, толчок — обратно… На Алексе были ботинки с металлическим носком. На мальчике — мокасины на тонкой подошве. Он поскользнулся на мостовой, на пролитом машинном масле или на смазке. Поскользнулся неудачно: падая, он попытался ухватиться за единственную опору рядом — за Алекса, а тот истолковал это по-своему и, когда мальчик повалился на землю, пнул его в ребра. Пинок вышел почти беззвучным, не громче стука кожаного мячика, отскакивающего от земли. Мальчик не застонал, но схватился обеими руками за место удара. Алекс пнул еще раз. Мальчик попытался отразить пинок руками, но опоздал, и носок ботинка пришелся ему в поясницу. Раздался хриплый звук, похожий на подавленную отрыжку. Мальчик скрючился от боли и, пошатываясь, попытался подняться. Алекс дал ему время. Он взглянул на Бенуа. Тот стоял рядом, повернувшись скорее ко мне, чем к ним, словно не имел никакого отношения к происходящему. Просто стоял и невозмутимо наблюдал. Бенуа едва заметно кивнул Алексу. Тот опять сорвался и пнул паренька.

Скользкая рубашка выпросталась из его джинсов — джинсов любимой марки Мумуша, — оголив темную кожу на спине и причудливое родимое пятно на пояснице в форме сердца. Оно было величиной с ладонь и слегка выпуклое.

Я стоял и смотрел, и меня пронзила мысль, от которой я до сих пор не могу отделаться: жизнь невыносима. От нее больно повсюду, и, как бы ты ни трепыхался, от ее ударов не уклониться. Всегда приходится выбирать, и любой выбор — неправильный. Я стоял в Сёркль-Менье и не мог сделать выбор. По- этому я так и не сдвинулся с места, а просто ждал, пока все закончится.

— Знаешь, что меня больше всего бесит? — сказал Бенуа, когда мальчик затих. — То, что они всегда провоцируют тебя на насилие. А я ненавижу насилие. Никогда не прибегаю к нему, если только меня не вынудят. Но некоторые сами напрашиваются. Этот сам напросился. Вот что меня возмущает — что они нас до этого доводят. Уже за одно это получают заслуженно.

— У него кровь, — слабым голосом сказал я.

— Пустяки, — отозвался Бенуа, уводя меня от мальчика. — У него рассечена верхняя губа, и он немножко не в себе. Не страшней того, что они в тот раз сделали с тобой.

Мы вышли на другую улицу. За нашими спинами паренек выкрикивал, снова и снова, одно слово — я думал, ругательство. Лишь много позже я узнал, что по-арабски оно означает «мама».

«Московский дневник» Вальтера Беньямина — уникальное свидетельство о столице России в шумное и тревожное время. Революция отвоевана, диктатура пролетариата установлена, каждый житель России на свой манер участвует в строительстве нового общества, каждый воплощает собой прямое деланье, даже нищие и торговцы на рынке. Беньямин скользит по узким московским тротуарам, катается на заблудившемся трамвае, теряется на задворках города и мучается от несчастной любви, — главной непроговариваемой причины его визита в Москву. На русском языке книга несколько раз выходила в издательстве «Ад маргинем». Третье переиздание было в 2020 году — его можно купить в нашем книжном магазине.

«Сейчас» — момент, когда все фактическое уже стало теорией

Утомленный революционным энтузиазмом, исходящим от единомышленников от Бертольда Брехта до родного брата Георга, подарившего ему на 33-летие собрание сочинений Ленина, немецкий философ Вальтер Беньямин собрался в Россию — проверить, каково это, когда теория наконец уступает место практике.

Беньямин был в Москве зимой на рубеже 1926-1927 годов. Переходная пора от позднего НЭПа к еще совсем не оформленному раннему сталинизму предстала для немецкого гостя в моменте, который, по его замечанию, москвичи называют «сейчас».

Это «сейчас» Беньямин постарался ухватить в своем «Московском дневнике». «Тот момент, когда все фактическое уже стало теорией», — описывал философ свой способ рассказывания в письме Мартину Буберу, для журнала которого он по итогам поездки приготовил очерк «Москва» и некоторые другие. Дневник опубликовали только в 1980 году после смерти Аси Лацис, одной из главных действующих в нем лиц.

«Требуется просто-напросто признать, что он потерпел крах»

Друг Беньямина, еврейский философ и мистик Гершом Шолем в своем предисловии назвал «Дневник» «наиболее личным, полностью и безжалостно откровенным документом». Надо сказать, все тексты Беньямина имеют явный отпечаток его личности, одни более, как «Улица с односторонним движением» и «Берлинское детство на рубеже веков», другие — менее как, например, «Происхождение немецкой барочной драмы». В «Московском дневнике» философ достиг исповедальных масштабов. Культуролог Михаил Рыклин сравнивает этот текст с «Замком» — роман, который Беньямин прочтет уже после поездки в Москву. О Франце Кафке философ оставит соображение, которое, по замечанию Ханны Арендт, приложимо к нему самому: «Для понимания оставшегося после Кафки требуется, среди прочего, просто-напросто признать, что он потерпел крах». Дневник краха — такой подзаголовок можно было предложить для «Московского». Отчасти сам Беньямин это и сделал: в черновике поверх известного нам заглавие он написал: «Испанское путешествие», что означает «абсурдное, нелепое» путешествие.

«Стоило ему убедиться в поджидающем крахе, как все остальное произошло с ним уже en route, словно во сне», — и это написано Беньямином о Кафке, но атмосфера «Московского дневника» и все последующие работы немецкого философа, так и оставшиеся набросками, создают впечатление существования на грани сна и еще более глубокого сна. Арендт цитирует письмо Беньямина, в котором он сравнивает себя с мореплавателем, привязанным к мачте корабля, который вот-вот рухнет, и все, что может такой человек посреди стихии — подавать знак, мольбу о спасении. Беньямин был мореплавателем на корабле-призраке, из XIX века, которому по замечанию Арендт, философ соответствовал более, выбросившего его прямо в пламя XX.

Москва: лабиринт, больница, крепость и рынок

Описывая отношение русских ко времени, Беньямин иронизирует, что для закрепления на уличных плакатах такой банальности, как «Время — деньги» понадобился авторитет Ленина. Время для русских — наркотик, хмелея от которого, они его растрачивают. В Москве все происходит и ничто не завершается: всюду бесконечный «ремонт». «Они делают каждый час предельно напряженным, каждый день изматывающим, каждую жизнь — мгновением», — то ли сетует, то ли восхищается философ.

В этом самом мгновении напряженно созидается дело революции. Люди ни на минуту не бывают предоставлены сами себе. Москва — что угодно, но не город для жизни. Беньямин сравнивает ее с больницей под открытым небом, лабиринтом и крепостью. Описывая пролетарский быт, он замечает, что восьми- или пятикомнатные квартиры, до революции принадлежавшие одной семье, сейчас вмещают в себя до восьми семей. Эти квартиры похожи на маленькие города или биваки. «Каждую неделю в бедных комнатах переставляют мебель — это единственная роскошь, которую себе с ними позволяют, и одновременно радикальное средство изгнания из дома „уюта“ вместе с меланхолией, которой он оплачивается», — замечает Беньямин.

Из современной нам Москвы джентрификация не до конца изгнала базарный дух: он законсервирован в нынешних тэцэ в отдаленных районах города. Рассказывая о странных монголов, торгующих одинаковыми кожаными папками у китайгородской стены, Беньямин описывает современные лотки в торговых центра, где продают одинаковую никому не нужную мужскую одежду и украшения из пластика: «Они стоят на расстоянии не более пяти шагов друг от друга и торгуют кожаными папками; каждый точно такими же, как и другие. За этим, должно быть, скрывается какая-то организация, ведь не могут же они всерьез так безнадежно конкурировать друг с другом».

«Циники» и идеалист-неудачник

«Московский дневник» привычно ставят в ряд с воспоминаниями иностранных гостей, свидетельствующих о великом красном эксперименте. Но Беньямин попал в Советскую Россию полуофициально, не выполнил ничего из того, что планировал и уехал практически ни с чем. Не ставил своей целью он и непременное вынесение «правильного суждения» об увиденном, как это делали Андре Жид, Бернард Шоу или Анри Барбюс, отмечает Михаил Рыклин. Куда интереснее поэтому сравнить «Московский дневник» с другим текстом: и не иностранным, и не травелогом.

Гуляя по Москве в ту последнюю зиму НЭПа, Беньямин легко мог наткнуться на героев романа «Циники» Анатолия Мариенгофа. Он мог их обнаружить на Тверской или на Сухаревском рынке, или протискиваясь в салоне трамвая к выходу.

«Циников» с «Московским дневником» роднит не только время и место действия, но и фрагментарная форма, и особенная откровенная поэтичность. Герой находится в западне любовного треугольника и делает вид, как будто этот расклад его беспокоит меньше, чем на самом деле. Ольга, возлюбленная интеллигента Владимира, крутит шашни с его братом-большевиком Сергеем и нэпманом Ильей Петровичем Докучаевым. Возлюбленная Беньямина Ася Лацис живет с критиком Бернхардом Райхом и неким «красным генералом», которым она стращает трепещущего от волнения философа. «Ты собираешься и там, у красного генерала, выступать в роли друга дома? Если он будет так же глуп, как Райх, и не вышвырнет тебя, я ничего не имею против. А если он тебя вышвырнет, то я тоже не против», — пересказывает Беньямин слова Аси.

Место действие обоих текстов — Москва — поймана необычайно живой, и в то же время призрачной, мелькнувшей как мираж; город, в котором стремительно возник новый обреченный класс предпринимателей, в котором законы революционной целесообразности и правила жизни богемы действовали на равных правах, где оружейный порох меряли горстями, как и кокаин. Огромный организм, испускающий последний вздох, оттого такой уязвимый — гигантский город-рынок.

Беньямин описывает сухаревский рынок, как стихийное сооружение в стиле нищебродского барокко: «рулоны ткани образуют пилястры и колонны, ботинки и валенки, подвешенные на шнурках рядком над прилавком, образуют крышу киоска, большие гармошки образуют стены, так сказать, мемноновы стены». Люди здесь толпятся, торговцы обращаются к прохожим очень тихо, с чем-то «похожим на речь»: «в них заключено нечто от нищенского смирения».

А вот как описывается тот же рынок в «Циниках»: «Старушка в чиновничьей фуражке предлагает колечко с изумрудиком, похожим на выдранный глаз черного кота. Старый генерал с запотевшим моноклем в глазу и в продранных варежках продает бутылку мадеры 1823 года. Лицо у генерала глупое и мертвое, как живот без пупка. Еврей с отвислыми щеками торгует белым фрачным жилетом и флейтой. У флейты такой грустный вид, будто она играла всю жизнь только похоронные марши».

Мыслитель, рассматривавший революцию не как локомотив истории, а как ее стоп-кран, вряд ли мог найти себя в большевистской Москве. Его статью о Гете для Советской энциклопедии не приняли; в компартию решил все-таки не вступать — окончательный обмен личного интереса на интерес партийный оказался ему не близок; в бушующей динамичной Москве Беньямин занимался поиском и сбережением странных сувениров: вятских шкатулок, елочных игрушек и прочих осколков прошлого. В последней записи извозчик везет Беньямина на санях, он изо всех сил машет провожающей его Асе Лацис, держа на коленях набитый сувенирами чемодан: «С большим чемоданом на коленях я плача ехал по сумеречным улицам к вокзалу».

На этой неделе выбор коллег из книжного магазина пал на «Мифоманию»: дополненное переиздание последнего прижизненного сборника Евгения Головина — советского и российского оккультиста и мистика, члена легендарного «Южинского кружка», а еще талантливого писателя и поэта.

Сборник эссе «Мифомания», выпущенный издательством книжного магазина «Циолковский», посвящен мифам. Что это такое? Какое место миф занимает в жизни современного человека? Кто он, современный человек? Исследуя природу мифа, пересказывая его по-своему, Евгений Головин приходит к выводу, что миф — самое сокровенное, что есть в человеке, свидетельство его уникальности, и только сохранив личный миф, можно противостоять диктату знания и охватившему мир информационному безумию.

С разрешения издательства мы публикуем отрывок из эссе «Человек и горизонт».

---

…Так, между «или — или», «да и нет», «то, да не совсем то», «если пренебречь условностями», «предположим,что», и прочей боязливой амбивалентностью проходит наша жизнь. Ее нельзя назвать жизнью в смысле жизнеутверждения реалистов, напротив. Последнее — нечто мягкое, уверенное и теплое, подобное норе бурундука, и многие стремятся к такой норе, но если есть голова на плечах, любой человек в той или иной мере становится мифоманом.

Это означает: понятие реальности отвергается вообще — сказать «более или менее реально» нельзя, поскольку «реальность», как имя существительное, где-то утверждается, хотя бы в непостижимой, наидалекой дали, хотя бы в конфигурации прихотливых облаков — правда большинство предпочитает нечто более осязательное. Но когда говорят «привиделось», «послышалось», «почудилось», то утверждают справедливо, ибо подобное единственно правильно. Когда живописец навязывает свое чувство прекрасного постороннему глазу, он нисколько не трансформирует пейзаж, а просто экстраполирует свое впечатление. Он придает максимум экспрессии; изображая «голову Крестителя» или «Кораблекрушение среди айсбергов», он акцентирует события среди других, считая, что это важнее автомобильной аварии, хотя для многих последняя куда важнее первых.

Итак: каждый человек — мифоман и окружен горизонтом своей мифомании. Это естественно — каждый человек окружен своим собственным миром. Только он настолько привык делить его с другими, участвовать в жизни других, что считает этот мир — общим. Более того, он считает, что каждый ощущает его общим, что боль или радость жителя Конго в какой-то мере относится ко всем. Да, каждый видит определенное своеобразие в вещах, но в общем и целом все видят небрежно одинакого — никто не примет автобус за зубную щетку, а сосну за вишню. Здесь центральный нерв нашего рассуждения. Сумасшедший или дикарь еще могут перепутать автобус с телегой, но нормальный человек никогда не спутает самолет с детской коляской. Никогда не видя леса, он может собирать яблоки с березы, но легкое указание исправит его от будущей ошибки. Удивительно: люди будут яростно спорить о форме колеса или прочности моста, но им в голову не придет, почему, скажем, за лесом следует степь, а за степью море или почему эвкалипт гладкий и стройный, а чертополох терпеть не может ночных бабочек.

Конечно, ботаник объяснит нам про чертополох, но в его объяснении всегда останется диссонанс, привкус недоувлетворенности. Чтобы понять, надо не только понять всеми пятью чувствами, но и почувствовать то, что не дано: враждебную среду, которую создают чертополох и ночная бабочка. У этой среды нет законов, она естественна, как водяная лилия или морской змей. Но почему лилия и морской змей? Один единственный вопрос рождает неизмеримость вопросов. Или, к примеру, почему ёж покрыт колючками? Неужели только для самозащиты? Маловероятно. Быть может, его колючки составляют множество антенн для немыслимого восприятия внешнего мира? Но как он его воспринимает? Вопросы и вопросы. Бесполезные, нелепые, неизбежные. Итак, люди делятся на мифоманов и энтузиастов. Первые разводят руками и в ответ на всё произносят загадочные слова: «бог», «природа». Другие скорее для красного словца щеголяют этими высокими понятиями. Они верят в многочуждое — не жалея трудов, сие многочуждое необходимо изучить, освоить, употребить на пользу своих ближних. Не ближних вообще — среди них попадаются крайне неприятные субъекты, а ради людей, ради спорного понятия человечества. Потому что мифоманы ценят далекое прошлое вообще и собственное прошлое в частности.Они с одинаковым интересом рассматривают фотографии древних храмов и своих старинных предков. Люди прошлого интересуют их не как «трудовые единицы», но своим колоритным своеобразием. Инженер изучает фотографию нового трактора с точки зрения дальнейших усовершенств, которые можно и нужно внести в данную машину, весьма поверностно взгянув на конструктора. Люди его мало интересуют, потому что за ними — прошлое, а за машинами — будущее. Причем любопытно: если каких-нибудь несколько десятилетий назад изобретателям не отказывали в определенной «гениальности», то сейчас просто «уважают» способного техника, умелого рабочего, «мыслящего» инженера. Слово «гениальный» ныне огносится к умершему, пока довольно короткая память о нем еще жива. Главное сейчас — многообещающая конструкция, а не талантливые люди, которые всегда найдутся — не здесь, так в Китае, не в Китае, так на Соломоновых островах.

Нет, речь сейчас идет не о «повзрослевшем», а о новом «человечестве». Интересно, что люди новой формации не отличаются ни проницательностью, ни дальновидностью. Грандиозные планы постоянно требуют все новых ресурсов, а где их взять? Внутренности планеты истощаются, пополнить их нечем. Очень проблематично, чтобы Луна, Марс, Венера, знакомство с которыми более чем приблизительно, услужливо предложили свои «энергоресурсы». И такого рода вопросы волнуют больше мифоманов, озабоченных пропажей и разрушением великих памятников древности, или гуманистов, дрожащих над судьбой рода человеческого, но вовсе не энтузиастов. Последние полагают: случаются энергетические кризисы, но, в конце концов, находится выход из положения, а потому надо работать дальше — изобретать, умножать, преобразовывать. Их закон — бесконечность, не терпит ни малейшей остановки на беспрерывном пути, как ступальная лестница в Англии (вид наказания в восемналцатом веке) не давала остановиться каторжнику во избежание жестоких травм.

Это крайне антигуманное ( в старом смысле слова) отношение к людям неизбежно расцветает в нашу эпоху. Вот к чему привела бесконечная жажда знания и реализация этих знаний.

Энтузиастов насыщает бесконечность, мифоманов — ограниченность горизонта. Каждый человек окружен изначально кругом собственной мудрости — жалкой или изобильной — неважно. Всё остальное — случайные либо благоприобретенные знания. Они увеличиваются, уменьшаются, забываются, уплотняются, но так или иначе высыхают, отпадают, их отбрасывают за ненадобностью — в любом случае они не прививаются к живому организму индивидуальной человеческой жизни. У хорошего вора отмычка сама знает свои проблемы — рука управляет ею бессознательно, едва заметными движениями, ее не надо «изучать» в отличие от сложного сейфового ключа. Такую же сноровку нищий демонстрирует на свалке — беглого взгляда достаточно, чтобы оценить достоинства и дефекты этого…конгломерата. Любитель живописи, услышав характерный треск падающего дерева, сразу чувствует гулкую объемность и шумное дыхание масштабности лесной чащи так же как поэт ощущает качество стихотворения, еще не приступая к сочинению.

Мифоманы не верят и не понимают выученного, освоенного знания, которое можно забывать, совершенствовать, учить по книгам, проаерять по лекциям. Его можно потерять как перочинный нож или рюкзак. Человек должен владеть своим знанием как рукой или ногой, оно должно быть присуше ему как улыбка или цвет волос. Как только он начинает разбрасываться в поисках, он теряет свою уникальность, обретая незнакомые черты на минуту привлекательного, но в принципе чуждого субъекта. «Пусть я нищий, — сказал французский поэт Поль Валери, — но я король над своими обезьянами и попугаями».

Похоже, эпоха мифомании, прошла окончательно, оставив несколько элементарных хобби и увлечений людям, озабоченным препровождением досуга. Это касается примитивов( в широком смысле), людей, наделенных умелыми руками и особым вниманием, для которых нет пустяков и вещей, отброшенных за ненадобностью, людей, не склонных к тщеславию и привязанных к молчаливому незаметному труду.

У них нет мировоззрения в современном смысле, нет представления о вселенной в современном смысле, нет понятий о времени и пространстве опять же в современном смысле. Солнце, луна и звезды близки им до прикосновения руки, до мягкой шелковистости зверя, до задушевности дружеской беседы у костра.

Зачем этим случайно выжившим изгоям беспрерывная книжная учеба и бесконечный поиск энтузиастов?

Каждую субботу специалисты нашего книжного магазина будут выбирать «книгу недели» — это может быть важная новинка, самое продаваемое издание семидневки или просто личная рекомендация. Начинаем рубрику с отрывка из книги «Почему у женщин при социализме секс лучше», которая вышла в издательстве «Альпина нон-фикшн». Публикуемый отрывок взят из главы под названием «Капитализм в постели: женщины в сексуальных отношениях (часть I)».

Профессор Пенсильванского университета Кристен Годси объясняет, почему триумф капитализма в странах первого и второго мира не стал выходом для большинства женщин. Она мастерски развенчивает устойчивые мифы о том, что в условиях свободного рынка у женщин больше возможностей достичь карьерных высот и экономической независимости, внутреннего равновесия и личного счастья.

---

В 2004 г. в статье «Экономика сексуальности : секс как женский ресурс для экономического обмена в гетеросексуальных отношениях» было высказано предположение, что секс есть нечто, что мужчины покупают у женщин за денежные или неденежные ресурсы, и что любовь и привязанность — всего лишь когнитивный туман, которым люди маскируют транзакционный характер личных отношений. Авторы статьи Рой Баумайстер и Кэтлин Вос совершили большой теоретический скачок и применили экономическую науку для изучения человеческой сексуальности. Их взгляды вызвали жаркие споры психологов о «естественном» поведении мужчин и женщин в ухаживании.

Сексуально-экономическая теория, или теория сексуального обмена, предполагает, что ранние стадии сексуального флирта и соблазнения можно охарактеризовать как рынок, где женщины продают секс, а мужчины покупают его за несексуальные ресурсы. «Сексуально-экономическая теория основывается на стандартных базовых предположениях об экономических рынках, таких как закон спроса и предложения. Когда спрос превышает предложение, цены высоки (и выгодны продавцам, то есть женщинам). Напротив, при превышении предложения над спросом цены низки и благоприятствуют покупателям (мужчинам)». Основная мысль в том, что секс — это товар, контролируемый женщинами, поскольку, по мнению авторов, женское половое влечение слабее мужского. Поэтому женщины имеют бóльшую власть в сексуальных отношениях с мужчинами. Они могут требовать компенсации, потому что мужчины хотят получить товар (секс) сильнее, чем женщины. Именно в стремлении держать цену секса высокой другие женщины, предположительно, подавляют сексуальность своих товарок-продавцов. Таким образом, утверждают Рой Баумайстер и Кэтлин Вос, не патриархат осуждает женское распутство. Это другие женщины пытаются наказать тех, кто продает свой секс слишком дешево, обесценивая его в целом.

Авторы не рассматривают работу в сфере интим-услуг, когда секс непосредственно обменивается на деньги (хотя используют повсеместность секс-индустрии как пример в поддержку своей теории). На что же мужчины покупают сексуальные услуги женщин? Сторонники сексуально-экономической теории объясняют: На секс можно выменять много ценных товаров. В обмен на секс женщины могут получить любовь, преданность, уважение, внимание, защиту, материальные блага, возможности, продвижение в учебе или на работе, а также деньги. На всем протяжении истории цивилизации существует стандартный обмен: мужчина принимает на себя долгосрочные обязательства обеспечивать женщину ресурсами (часто плодами своего труда) в обмен на секс, или, другими словами, на эксклюзивный доступ к телу этой женщины. Одобряются ли такие обмены или осуждаются, неважно. Принципиально то, что эти возможности существуют почти исключительно для женщин. Мужчины обычно не могут обменивать секс на другие блага.

Психологи обрушились на сексуально-экономическую теорию, утверждая, что она опирается на ложную предпосылку, будто женское половое влечение слабее мужского и что для женщин «естественно» стремление получать от мужчины ресурсы в обмен на секс. Феминистки указали на глубоко патриархальные и сексистские предпосылки сексуально-экономической теории, поскольку цена секса зависит также от воспринимаемой желанности женщины, которая его предлагает (определяемой мужчинами-покупателями). Другие критиковали экономический подход, сводящий увлечение и взаимную привязанность к непримиримой конкуренции между мужчинами и женщинами, в которой каждая сторона пытается выторговать себе самые выгодные условия. Тем не менее сексуально-экономическая теория завоевала много сторонников, потому что интуитивно кажется верной, особенно в индивидуалистической и материалистической культуре Соединенных Штатов.

Более того, некоторые американские правые воспользовались сексуально-экономической теорией , чтобы обвинить женщин в нынешних болезнях нашего общества. В их мировосприятии доступность контрацепции (в том числе абортов) снизила риски, связанные с сексом, поскольку теперь менее вероятно, что он закончится нежелательной беременностью, которую придется вынашивать до положенного срока. Когда секс был сопряжен с риском отцовства, утверждают авторы ролика, женщины получали гораздо более высокую цену за доступ к своему телу — по меньшей мере серьезные узы, в идеале брак. Когда же контроль рождаемости снизил риск беременности, женщины смогли делать со своими телами все, что захочется, и цена, которую они требуют за секс, упала, тем более что теперь у них есть другие возможности получить деньги.

Это что-то ужасное? За вычетом снижения числа браков (вечный аргумент «зачем покупать корову, если можно купить пакет молока, когда хочется») низкая цена секса вредит мужчинам, по-видимому, не имеющим никакого иного стимула вообще чем-то заниматься в жизни, кроме погони за сексом. Уверяю вас, это не шутка. По мнению консерваторов, сегодняшние молодые мужчины ютятся в подвалах родительских домов, играют в видеоигры и пробавляются дешевой пиццей, потому что от дешевого секса их отделяет одно сообщение в соцсетях. Если женщины не могут контролировать рождаемость , секс стоит дорого. Если женщины не могут сделать аборт , еще дороже. Если у женщины меньше возможностей получить образование и работу вне отношений с мужчиной, ценой секса обычно является брак. Когда цена секса становится очень высокой, то, согласно этой точке зрения, изголодавшиеся по сексу мужчины получают стимул идти искать работу, зарабатывать деньги и что-то делать со своей жизнью, чтобы иметь возможность купить пожизненный доступ к женской сексуальности посредством женитьбы. Например, экономисты показали, что в культурах, где мужчин больше, чем женщин, выше уровень участия мужчин в предпринимательской деятельности. Если же цена секса слишком низка, у мужчины нет убедительного повода заниматься чем-то продуктивным.

Справедливости ради сами авторы сексуально- экономической теории не требуют никаких нормативных изменений от нашего общества; они лишь наблюдатели, собирающие свидетельства в поддержку своей теоретической модели. Они также признают, что рынки сексуальности встроены в определенные культурные контексты, влияющие на спрос и предложение секса. Они отмечают, например, что эмансипация женщин снижает цену секса, потому что возможности получить образование и работу дают женщинам другие способы удовлетворения своих базовых потребностей. Их модель предсказывает, что цена секса должна быть выше в более традиционных обществах, где женщины отрезаны от политической и экономической жизни.

Чтобы это доказать, Рой Баумайстер и Хуан Пабло Мендоса соотнесли результаты всемирного исследования сексуальной жизни с независимым измерением гендерного неравенства. Они хотели продемонстрировать, что экономические возможности, открытые для женщин, приводят к более свободному сексу. Оказалось, что в странах с бóльшим равенством мужчин и женщин «больше случайного секса, больше половых партнеров на человека, ниже возраст начала половой жизни и бóльшая терпимость / одобрение добрачного секса». Таким образом, утверждают авторы, экономическая независимость женщин часто сопровождается смягчением общественных норм в отношении сексуальности . «Согласно сексуально экономической теории , — поясняют Баумайстер и Мендоса, — если женщины не имеют прямого или легкого доступа к таким ресурсам, как политическое влияние, здравоохранение, деньги, образование и работа, секс становится для них основным средством получения доступа к хорошей жизни — следовательно, для женщин жизненно важно держать его цену высокой».

Для этого они снижают предложение (никакого случайного секса), и цена растет. Это логика крайних консерваторов, считающих, что единственная возможность «сделать Америку снова великой» — это отменить контрацептивы и аборты , заставив женщин продавать секс, чтобы обеспечивать свое существование. Предполагается, что, если сексуальность станет для них единственным средством выживания, они поднимут ее стоимость и спасут целое поколение мужчин от праздной жизни.

В капиталистической экономике женщины имеют актив (секс), который могут продавать или отдавать, работая в сексиндустрии либо менее откровенными, но столь же коммерческими, по сути, способами — в качестве любовниц или жен. Чтобы удовлетворять свои базовые потребности (пища, кров, медицинская помощь, образование), они должны продавать секс или зарабатывать деньги, оплачивая эти ресурсы иным способом. Чем больше у них возможностей зарабатывать (в обществах с высоким уровнем гендерного равенства), тем менее они склонны продавать секс и тем вероятнее, что они занимаются сексом для удовольствия. Можно предположить, что женщины в обществе, которое за счет бюджета обеспечивает своих граждан такими базовыми благами, как пища, жилье, здравоохранение и образование, имеют меньше стимулов сдерживать свою сексуальность , чтобы цена на нее оставалась высокой. Иными словами, в обществах с высоким уровнем гендерного равенства, сильными мерами защиты репродуктивной свободы и развитыми системами социального обеспечения женщинам почти не приходится беспокоиться о том, на сколько потянет их секс на свободном рынке. При таких условиях, согласно модели сексуально-экономической теории, женская сексуальность вообще перестает быть товаром.

Кстати, я в восторге от сексуально-экономической теории и считаю, что эта модель многое позволяет понять о том, как «работает» сексуальность в капиталистическом обществе. Сексуально-экономическая теория верна, но лишь в границах рыночной модели. Когда читаешь работы Баумайстера и его коллег наряду с критикой восприятия сексуальности при капитализме, наблюдаешь красивое соответствие. Возможно, не осознавая этого, авторы сексуально-экономической теории опираются на давнюю традицию критики капитализма с социалистических позиций: он превращает все человеческие отношения в товар, а женщин в движимое имущество. Еще в 1848 г. Карл Маркс и Фридрих Энгельс заметили, что капитализм не оставил…между людьми никакой иной связи, кроме голого интереса, бессердечного «чистогана». В ледяной воде эгоистического расчета буржуазия потопила священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. Она превратила личное достоинство
человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли… Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отношениям.
С тех пор теоретики социализма обвиняли капитализм в товаризации женской сексуальности и утверждали, что экономическая независимость женщин от мужчин и коллективная собственность на средства производства освободят личные отношения от экономических расчетов. С их точки зрения, более эгалитарное общество, в котором мужчины и женщины вместе живут и работают как равные, приведет к сложению отношений другого типа, основанных на любви и взаимной привязанности и не оскверненных соображениями стоимости, ценности и обмена.