Историк Елена Осокина рассказывает о том, кто и как отбирал иконы на экспорт; сколько было отдано на продажу российскими музеями; были ли проданные иконы фальшивками и существовал ли «сталинский ГУЛАГ иконописцев.

Моя задача сегодня – представить эту книгу. Может быть, уже среди вас есть люди, которые ее хотя бы просмотрели или даже прочитали. Я отвечу на вопросы.

Конечно, мое выступление ни в коей мере не может повторить эту книгу в полном объеме. Я писала ее десять лет. И то обилие материала, деталей и объяснений, которые находятся в этой книге, просто невозможно повторить в коротком выступлении. Поэтому моя задача – просто дать вам основную концепцию книги и основные выводы (концептуальные выводы), которые можно сделать на основе этой истории.

Перед вами две эти книги: «Алхимия советской индустриализации», рассказывающая о магазинах «Торгсин», которые с 1930 по февраль 1936 года обменивали продовольственные и промышленные товары на валютные ценности. Книга рассказывает о том, что эти магазины сыграли очень большую роль в финансировании индустриализации.

А рядом с ней другая книга, которая посвященная истории икон и их странствованию. Казалось бы, какая между ними связь? С одной стороны, валютные магазины, а с другой – религиозное искусство. Тем не менее связь самая прямая.

Я не являюсь искусствоведом или историком искусства. Я – социально-экономический историк. Меня интересуют экономические решения и их влияние на развитие общества. Поэтому эти две книги можно расценивать как дилогию, то есть две части одного большого исследования. Исследования о том, как же удалось провести советскую индустриализацию, сталинскую индустриализацию, которая началась уже в 1927 году и была завершена к началу Великой Отечественной войны, к концу третьей пятилетки.

Распространено мнение, что главным источником финансирования индустриализации была коллективизация, что с помощью этого обобществления крестьянского хозяйства государство создало некий механизм по выкачиванию средств из деревни в город, и это способствовало первоначальному социалистическому накоплению средств, которые затем были инвестированы в развитие индустриализации. Считается, что на эти деньги были оплачены кредиты, валютные займы, покупка оборудования, технологии и опыт иностранных специалистов.

Эти две книги словно бросают вызов сложившемуся традиционному представлению о валютном финансировании и свидетельствует о том, что валютное обеспечение индустриализации складывалась из множества источников. Такие организации, как «Торгсин», в этом сыграли очень важную роль. Достаточно сказать, что эти валютные магазины обеспечили доход по покупательной стоимости – а по рыночной стоимости этих ценностей было и того выше – и покрыли примерно одну треть промышленного импорта на нужды индустриализации. Это действительно огромный вклад.

Иконы и продажи произведений искусства не имели такого валютного эффекта, но тем не менее это тоже был небольшой «золотой ручеек», который приносил средства в госбюджет и позволял направить золото и валюту на оплату промышленных кредитов.

Поэтому эти две книги – несмотря на то что они, казалось бы, о таких разных вещах – между собой взаимосвязаны и свидетельствует о том, что советская индустриализация финансировалась из источников разного свойства, и что не было какого-то одного основного источника финансирования, а была система многих «золотых ручейков», которые несли валюту и золото в госбюджет, и уже эти ручейки затем складывались в полноводную «золотую реку», которая и позволила в конечном итоге оплатить внешние долги Советского союза, которые были накоплены из-за форсирования индустриализации. Поэтому связь между ними самая прямая.

Эта книга об иконах изначально задумывалась как история организации «Антиквариат», по принципу истории организации «Торгсин». То есть два таких слона, на которых стояла эта валютная проблема.

Однако, когда я начала писать историю антиквариата, сама тема икон оказалась столь огромной, что первоначальный замысел – делать главу о продаже икон вылился в книгу, в которой семьсот страниц, и она еще далеко не закончена. То есть можно еще писать, писать и писать. Это оказался такой неисчерпаемый исследовательский «клондайк», который не имеет дна.

Если мы говорим о том, что главная цель этого исследования была в том, чтобы показать откуда Советское государство брало валюту и ценности для обеспечения индустриализации, то следует вопрос: «А почему нужно было искать валюту, ведь Российская империя была богатейшим государством и золотовалютный запас был огромным?». По мнению одних специалистов, это был самый большой золотовалютный запас мировых государственных банков, по мнению других, он уступал только банку Франции. Казна Российской империи накануне Первой Мировой войны хранила золото на сумму около 2 млрд золотых рублей. Это огромная подушка безопасности, повторяя слова нашего Президента.

Конечно, часть этого валютного запаса была потеряна еще до того, как большевики пришли к власти в октябре 1917 года. И Временное правительство, и Царское правительство использовали это золото для обеспечения военных кредитов во время войны, а затем в период Гражданской войны этот золотой запас – так называемый «Казанский запас» – переходил из рук в руки от Белых к Красным, от Красных к Белым. Каждый от него что-то отщипывал, что-то потерялось, что-то было потрачено, что-то было украдено… Тем не менее, когда большевики пришли к власти, в их руках оказался довольно внушительный золотой запас на сумму около 1 млрд рублей золотом. В том числе туда входила и золотая казна Румынии, которую очень неосмотрительно в 1916 году переправили на хранение в Московский кремль думая, что там она будет в большей безопасности. В результате это золото так и оказалось в руках Советского правительства. И, думаю, что оно уже, наверное, было истрачено, а не вернулось в Румынию.

По сути, столь огромная сумма оказалась в руках у большевиков, а уже к началу 20-х годов, то есть буквально через несколько лет – с конца 1917 по 1921 год – от этого валютного запаса ничего не осталось.

Если вы посмотрите на эти данные, то заметите, что то, что было в наличии, немного превышало 200 млн золотых рублей.

Отдельный вопрос в том, куда это золото делось. В своей большой книге «Золото для индустриализации» я это конкретно разбираю: часть ушла на оплату по Брестскому миру с Германией, часть – на выплаты соседям по различным договорам, часть – Польше после проигранной войны и двадцатого года и так далее.

Однако двумя основными статьями расходов большевиков было нечто иное. Первое – дефицит внешней торговли, потому что Россия лежала в руинах после революций и войн, практически ничего не производилось, самое необходимое приходилось закупать из-за границы, а кредиты никто не давал и приходилось расплачиваться золотом. То есть покрытие дефицита внешней торговли было одной из основных статей расходов.

А второе – это, конечно, мечты о мировой революции и попытки ее экспортировать в другие страны. Сюда входят: поддержка коммунистического рабочего движения, развертывание шпионской или разведывательной сети в мире, а также через Коминтерн уходили огромные средства.

То есть все эти расходы привели к тому, что фактически уже к началу 20-х годов Советское государство было валютным банкротом. Валютный запас был очень незначительным и к концу 20-х годов, к началу индустриализации, он существенно не пополнился.

Здесь стоит отметить парадоксальный факт, что, может быть, в силу своих экономических представлений о предстоящем экономики социализма, большевики как бы не верили в силу денег. Они очень много тратили в этот момент. Наркоматы буквально черпали из этого запаса, не считая и не накапливая.

Как писала Сапоговская в одном исследовании, что Советское государство было не производителем, не старателем золота, а его охранителем. Оно изымало, конфисковало и тратило. Золотодобывающая промышленность фактически не развивалась. Она вообще не имела приоритета в это время. Уступала даже асбестовой промышленности в своих приоритетах.

Таким образом, когда началась индустриализация, в 1927 году (хотя официальная первая пятилетка — это 1928 год), ее начали в состоянии валютного банкротства. Практически с пустым кошельком, с пустым карманом. На что, собственно говоря, надеялись? Но, как всегда, наделись на сырьевой экспорт.

Россия традиционно была одним из основных экспортеров сельскохозяйственной продукции и сырья на мировой рынок, поэтому государство рассчитывало, что за счет наращивания экспорта сельскохозяйственной они смогут аккумулировать валюту и использовать ее для развития индустриализация. И, когда индустриализация началась, конъюнктура мирового рынка была для этого благоприятной еще в 1927-1928 году, но уже в ноябре 1929 года мы знаем, что произошло – крах Нью-Йоркской биржи, катастрофическое положение на мировом рынке и экономический кризис, который перешел в затяжную Великую депрессию.

Цены на сельскохозяйственную продукцию резко упали, государства вводили эмбарго, то есть запрет на покупку продукции, чтобы защитить свои внутренние экономики. В то же время цены на промышленное оборудование остались на своем уровне и даже выросли. То есть сложилась достаточно неблагоприятна ситуация для Советского руководства, при которой они фактически не могли обеспечить свои валютные нужды за счет сельскохозяйственного экспорта. Они наращивали физические объемы экспорта: вывозили все больше и больше – в основном зерна – за границу, но цена на это зерно представляла примерно треть от докризисного уровня. Поэтому за счет исчерпания внутренних ресурсов и оголения своего внутреннего рынка, по сути дела, свое собственное население было обречено на голодную жизнь, тогда как государство старалось увеличить физические объемы экспорта, не получая достаточно валютного эффекта.

То есть мы можем говорить здесь о существенном золотовалютном кризисе и даже валютной панике. И по документам это прослеживается очень хорошо, когда все средства были хороши, а правительство было готово идти на любые меры, даже самые криминальные, преступные. В числе прочих я могу назвать, что в это время была и фальсификация долларов, которые пытались отмывать на Западе – было специальное расследование Конгресса США по этому поводу – то есть мы действительно имеем дело с ситуацией кризиса и золотовалютной паники.

Именно поэтому в это время, в январе 1928 года, выходит постановление Совнаркома правительства о начале массового экспорта, который затронул основные музейные коллекции главных музеев страны. То есть действительно пытались решить эту проблему любыми средствами, не гнушались ничем.

На иллюстрации ниже приведены данные, которые показывают соотношение возможности и необходимости. Казалось бы, Россия богата золотыми залежами, но в годы Гражданской войны золотодобыча катастрофически упала. Фактически отрасль развалилась.

Как можно заметить, если в 1913 году, накануне войны, было добыто больше 60 тонн чистого золота, то к концу гражданской войны только 8 тонн, а к началу индустриализации немногим больше 20 тонн.

Сталин начал заботиться о развитии золотодобывающей промышленности очень поздно, только в 1928 году, когда он вызвал Серебровского и послал его на стажировку в США, чтобы тот изучил, как работает золотодобывающая промышленность на Западе.

То есть рассчитывать на быстрое развитие золотодобывающей промышленности не приходилось. Потребовались годы для того, чтобы она набрала ход, стала на ноги и начала давать золотой эффект. В конечном итоге именно развитие золотодобывающей промышленности, в том числе и «Дальстроя» ГУЛАГа, позволило решить золотую проблему.

Однако в период конца 20-х – начала 30-х, когда золотодобывающая промышленность буксовала и еще находилась в стадии становления, необходимо было искать какой-то другой источник, чтобы закрыть эти дыры. Такими источниками стали массовый экспорт произведений искусства и «Торгсин».

На иллюстрации видно, как быстро рос внешний долг России. Конечно, если сравнивать с современным внешним долгом США, то эти цифры покажутся очень небольшими. Но мы говорим о совершенно другом историческом периоде и совершенно других рублях и долларах. Долг в полтора миллиарда рублей золотом был очень большим для государства.

Вопрос, где брать валюту и золото, а также как обеспечивать индустриализацию стоял остро. Была, конечно, опция замедлить индустриализацию, снизить темпы накопления. Но бытовало мнение, что времени нет, что война может произойти в любой момент и, как говорится, золото и валюта нам нужны вчера, а не завтра. Поэтому идея о снижении форсирования индустриализации и перехода на более медленный темп была сразу же отвергнута, что создало еще большее валютное напряжение.

К сентябрю 1928 года – первый год пятилетки – золотовалютный запас представлял немногим больше 100 млн рублей золотом. Это мизерная сумма. Кроме того, там еще были долги, которые тоже нужно было платить валютой. Некоторые исследователи даже считают, что золотовалютный запас был отрицательным. То есть вообще не было свободных золотовалютных резервов, а они все были привязаны к долгам и налички не было.

Наступает золотовалютная паника. Можно проследить связь между развитием и потребностями индустриализации с началом массового экспорта произведения искусства, в том числе и икон.

Да, валюта была нужна, и поэтому решили продавать все, в том числе и русское религиозное искусство. Поэтому возникает вопрос: «Как же создавался экспортный фонд икон? Кто были те доноры, которые предоставили иконы на продажу?».

Сначала продажей занимался «Госторг», а с лета 1928 года была создана специальная контора «Антиквариат», которая занималась вывозом ценностей за рубеж и продажей.

Проведенные в этой книге исследования – я работала с инвентарями музеев и в архиве Государственного Музейного фонда – показывают, что вначале было два основных донора, которых «доили», говоря образно, и изымали иконы на продажу. То, что из Государственного Музейного фонда забрали около половины – 2000 икон – не вызывает удивления. Государственный Музейный фонд формировался в условиях революции, такими людьми как Грабарь, Анисимов, той интеллигенции, которая пыталась спасти от разрушения и уничтожения памятники русской культуры. Эти сподвижники объезжали брошенные монастыри, усадьбы, разрушенные церкви и пытались что-то ценное вывести. Буквально вагонами все это свозилось в Москву и Петроград и держалось на хранении в главных музеях и, кроме того, в особняках знати.

То есть Государственный Музейный фонд представлял из себя огромный резервуар ценностей, в котором были внутренние подразделения и отделения. Там были отделения скульптуры, декоративного искусства, изобразительного искусства, а третий отдел был посвящен исключительно иконам. В начале было несколько хранилищ, но затем все иконы были сконцентрированы в главном хранилище в Москве на Садово-Черногрязской улице, в бывшем особняке Зубалова.

В общей сложности там было порядка 4000 икон, и в 1927 году, когда уже началась ликвидация Государственного Музейного фонда, специальная комиссия, куда входили Силин, Грабарь и Анисимов.

Известные реставраторы, такие, как Чириков, занимались делением этих икон на музейные и не музейные. Вначале существовало две такие категории. После выхода постановления Правительства в январе 1928 года о начале экспорта, все это деление было пересмотрено, и стал дополнительно формироваться еще экспортный фонд. В него в основном вошли, как показывает исследование, иконы из не музейного значения. Но это не означает, что они не были ценными.

Дело в том, что в то время понятие ценности икон было очень специфическим. Считалось, что действительно ценные иконы – это древние иконы. Такие, как Новгородские XV-XVI века. А все, что уже после XVII века – XVIII, XIX – считалось уже упадком иконописи и не считалось ценным. Сейчас представление специалистов об иконах другое. Сейчас поздние иконы тоже считаются ценными. Они просто представляют какой-то другой период развития. Поэтому то, что эти специалисты отправляли в не музейный фонд, не значит, что в этом фонде не было ценных произведений искусства. И сами же они, допустим тот же Анисимов, который в это время работал в Историческом музее и возглавлял отдел религиозного быта, он еще продолжал брать иконы из этого не музейного фонда и переправлять их в Исторический музей.

Поэтому при ликвидации Государственного Музейного фонда, которая закончилась к зиме 1929 года, он был поделен на две примерно равные части: половина его была признана музейной и была распределена между музеями, а другая половина поступила в экспортный фонд. Это был один из основных источников экспортного фонда.

На сегодняшний день мы знаем, что одно из самых ценнейших иконных собраний – это иконное собрание Третьяковской галереи, где сейчас находятся главные шедевры, такие, как икона Владимирской Богоматери. Мы знаем, что собрания Русского музея тоже ценные – «Ангел Златые Власы».

Но ситуация на конец двадцатых годов была совершенно другой. Иконное собрание, например, Третьяковской галереи было очень незначительно. Само иконное собрание Павла Третьякова, основателя галереи, насчитывало всего порядка семидесяти икон. Оно было очень маленькое, и иконы там были специфические, более поздние.

К концу двадцатых годов у «Третьяковки» было всего около 150 икон, в то время как Исторический музей уже до революции имел где-то 1200 икон, а в первые годы Советской власти он получил более 4000 икон. И именно в Историческом музее находились главные шедевры древнерусской живописи – все основные ценности, реликвии, иконописи.

Поэтому Исторический музей в это время имел возможность превратиться в главный музей русской иконописи. Он представлял из себя главное хранилище ценностей. Но как же так получилось, что Исторический музей потерял этот статус? Хотя и, возможно, это не совсем корректно говорить, поскольку и в наши дни в Историческом музее более 6000 икон. И это притом, что он считается музеем бытовым, а не изобразительного искусства. Тем не менее, как уже было сказано, в нем существует огромный фонд из более чем 6000 икон, но у него нет статуса музея древнерусской живописи.

Как же так получилось, что Третьяковская галерея с ее очень незначительным иконным собранием превратилась в эту жемчужину, в кладезь произведений древнерусской живописи? Те, кто читал книгу, конечно, уже знают ответ на этот вопрос. Довольно драматическая история соперничества Исторического музея и Третьяковской галереи, которая была связана с трагедией Исторического музея и людей, которые в нем работали. В книге я высказываю свою гипотезу, свое объяснение этих событий, связываю эту трагедию с судьбой Александра Ивановича Анисимова, который возглавлял отдел религиозного быта в Историческом музее и был основным двигателем и одним из создателей иконного отдела вместе с Силиным.

В конце 1928 года на него начались гонения, и главная причина была в том, что он опубликовал свой труд об иконе Владимирской Богоматери в эмигрантской прессе, в Праге, что посчиталось своего рода предательством, и он стал буквально преследоваться. Будучи человеком очень решительным и бескомпромиссным, он не отмалчивался и довольно резко выступал. Все закончилось тем, что его выгнали из Исторического музея, отдел религиозного быта был уничтожен, иконы и все сотрудники этого отдела – за исключением Ольги Бубновой, жены будущего наркома просвещения Андрея Бубнова – были уволены из ГИМа. Фактически весь этот отдел был уничтожен, а иконы отправились в отдел иконографии – это отдел парадного портрета, ко всяким портретам дам и кавалеров.

В это время его возглавлял Щелк, он лоббировал интересы Третьяковской галереи, но не интересовался созданием иконного отдела в ГИМ. Поэтому получилась такая ситуация, что в то время, как в Историческом музее отдел религиозного быта разгромлен, Анисимов и его сотрудники изгнаны, и затем, в тридцатом году Анисимов был арестован – попал сначала на Соловки, а потом был переведен на строительство, насколько помню, какого-то канала и там, в 1937 году, был расстрелян – и буквально в это время, в феврале 1929 года, когда проходит судилище, а в Историческом музее решается судьба этого иконного собрания, директор Третьяковской галереи Кристи, пишет письмо в «Главнауку», которое занималось музеями, где говорит о необходимости создать первоклассный отдел древнерусского искусства в Третьяковской галерее.

То есть, если сопоставить даты этих событий, понимаешь, что Третьяковская галерея воспользовалась этим моментом разгрома отдела религиозного быта и тем, что, по сути дела в ГИМе не осталось никого, кто бы хотел защищать и бороться за иконы. Поэтому в 1930 году проходит этот передел имущества и 804 иконы – самые лучшие собрания ГИМа – были переданы в Третьяковскую галерею. Таким образом родилось это собрание Третьяковской галереи. Глава в книге, в которой это описано, называется «Спас на крови» и здесь, собственно, отсылка к этому образу не случайна, потому что во многом в формировании музеев – в том числе и Третьяковской галереи – огромную роль играли репрессии. Это, конечно же, репрессии против церкви и музеев, когда сильный забирал у слабого: столичные музеи забирали у региональных и, если мы имеем ввиду ГИМ и Третьяковскую галерею, то видим, как один музей воспользовался трудностями другого и пополнил свое собрание, превратившись в «жемчужину», основное хранилище ценностей.

Однако до того, как вся эта передача шедевров произошла, из Исторического музея, как вы видите, довольно много было передано в экспортный фонд. Существуют огромные списки этих икон. В них не было таких явных шедевров, многие музейщики даже считают, что это был – как они называют – «музейный мусор», терриконы, от которых музей старался избавиться и не возражал, чтобы отправить. Но тем не менее были там и интересны иконы.

Из Третьяковской галереи, как вы видите, забрали только 104 иконы и это произошло гораздо позже, уже в 1934-1936 годы, когда уже собрание Исторического музея было, по сути дела, разгромлено, а Третьяковка стала вот таким хранилищем ценностей и начала выплачивать этот долг государству, платить ту мзду для экспортного фонда.

Одним из примеров является икона Николая Мирликийского. Она находилась в Историческом музее и была в числе полутора тысяч икон, отдана в антиквариат для продажи. Она избежала продажи, и в наши дни она находится в музее Андрея Рублева. Они считают ее работой Вологодских иконописцев первой половины XVI века. Это один из примеров того, что даже то, что музейные работники считали «музейным мусором» и, казалось бы, не видели особой трагедии в том, чтобы отдать эти иконы в экспортный фонд. Однако тем не менее в составе их были и иконы хорошего качества: ценные, важные, которые в наши дни находятся в одном из наиболее уважаемых музеев Андрея Рублева. То есть в этих полутора тысячах могли оказаться действительно ценные вещи, которые бы сейчас украсили музеи.

Экспортный фонд был создан. Как вы видите, для него почистили и Государственный Музейный фонд, и Исторический музей, свою лепту внесли и региональные музеи: новгородские, вологодские, ярославские, в которых тоже были очень хорошие собрания икон.

Теперь надо было продать, но основная проблема заключалась в том, что это был товар неизвестный Западу. Западные арт-дилеры и коллекционеры не знали этот вид искусства. Они знали византийские иконы, существовал довольно хороший рынок на них, но русские иконы были неизвестны на Западе, и специальной литературы, которая могла бы объяснить значение того или иного произведения искусства, было совсем немного. Была работа Маратова, переведенная на французский язык, Кондакова, тоже переведенная, но эти все были академические издания, которые не были популярны, и надо сказать, что это искусство в целом было неизвестно на Западе.

Это не значит, что русские иконы не попадали на Запад. Они попадали. Там иногда даже проходили выставки икон из частных коллекций, но тем не менее в это искусство не хотели вкладывать деньги. Оно еще не зарекомендовало себя и не было проверено временем. Также свою роль сыграл экономический кризис и недостаток наличных средств. В этих условиях коллекционеры и дилеры подходили к закупкам очень консервативно и, более того, если они что-то и покупали, то вкладывались только в произведения искусства, которые были проверены рынком – старые западноевропейские мастера, вроде того же Рембрандта или Рафаэля – и в них можно было вкладываться.

Это стояло проблемой перед Советским руководством. Фонд есть, иконы собраны, есть готовность продавать, но кто будет их покупать? Книга как бы показывает следующий этап в развитии этого процесса – рекламная кампания. Первая советская зарубежная иконная выставка прошла в 1929-1932 годах и посетила множество стран: немного было остановок в Германии, она показывалась в Вене, потом переехала в Лондон, затем хотели перевести в Париж, но не договорились, она какое-то время пролежала в Лондоне, а затем переплыла океан и была показана в 9 музеях Соединенных Штатов на обоих побережьях – Атлантическом и Тихоокеанском. Это была грандиозная кампания, об этой выставке было известно, но на нее смотрели больше с просветительской стороны, выставка показала Западу значение и важность древнерусского искусства.

Будучи экономическим историком, я посмотрела на эту выставку по-другому. Я не отрицаю того, что она выполняла просветительские и образовательные задачи, но в той экономической ситуации, которая существовала, когда государство искало валюту, это выставка состоялась прежде всего потому, что нужна была валюта.

Пока ей занимался только Наркомпрос и интеллигенция, разговоры об этой выставке шли с 1925-1926 года и дело не двигалось. Как только в 1927-1928 году о ней стал говорить «Госторг», потом «Антиквариат», в дело вмешался Наркомторг и выставка получила уже коммерческий характер, то эту идею поддержало государство и выставка состоялась. То есть просветительская и коммерческая задачи были здесь кровно связаны, и просветительские задачи были решены исключительно из-за того, что выставка выполняла еще и коммерческую роль, как рекламная кампания.

Ниже представлен список музеев США, где побывала выставка. Действительно, это было грандиозное событие, было выделено порядка 151 иконы и около 6 фресок. Основной материал предоставили музеи – Русский музей, Третьяковская галерея, музеи Вологды, Твери, Ярославля и другие. 15 икон предоставил «Антиквариат». Это была его собственность. И специально было сделано шесть копий с главных реликвий Древней Руси которые, конечно, не разрешили выводить в подлинниках, но были сделаны факсимильные копии, которые воспроизводили их со всеми изъянами времени. то есть нельзя было отличить копию от оригинала.

Этот факт на самом деле служит для сторонников идеи фальсификации о том, что конце 20-х – начале 30-х годов существовала некая иконная «шарашка», которая массово производила новодел, который продавали как старые иконы и наводнили их рынок. Тот факт, что на этой выставке было шесть факсимильных копий очень известных икон – «Ангел Златые Власы», икона Владимирской Богоматери – для них служит доказательством того, что государство хотело продавать подделки. Есть и другие у них резоны, и в книге очень детально рассматриваются доводы этой группы людей, пытавшихся доказать, что существовала вот такая «шарашка», производившая подделки на продажу. Я эту точку зрения не поддерживаю и каждый из их доводов рассматриваю детально, показывая, что не доказано.

Дело в том, что эти копии действительно были сделаны, мы знаем их авторов, но во всех каталогах выставки эти копии числятся как копии. В каталогах стоит автор, который написал эту икону – например, Чириков – и я нашла места, где сейчас эти копии находятся. На их обороте тоже указано имя автора и, действительно, они предлагались на продажу, еще начиная с Германии, но они предлагались как копии. То есть потенциальных покупателей не вводили в заблуждение, изначально указывалось, что это современные работы, написанные современными иконописцами, которые воспроизводят древние шедевры. Поэтому от этого довода мы можем отказаться.

Вот пример с Лондонской выставки, который показывает, что в составе выставки были действительно шедевры древнерусской живописи. И это очень важно, потому что эту выставку потом целиком попытались продать в Америке. То есть в случае, если бы это произошло, Россия лишилась бы шедевров, очень ценных икон. Например, это и псковская икона «Избранные святые», которая сейчас находится в Третьяковской галерее. Она XIV века и была представлена на этой выставке именно в оригинале. Это и четырехчастная новгородская икона, которая изначально была в Историческом музее, а затем после выставки была передана в Русский музей. Это и «Богоматерь умиления» XV века. Это и «Распятие» из Павло-Обнорского монастыря работы Дионисия, которая изначально была в Вологодском, а после выставки ее передали в Третьяковку.

Состав выставки был очень внушительным, и наряду с довольно средними и незначительными работами были подлинные шедевры. Там были подлинные работы Дионисия, Андрея Рублева и Даниила Черного, которые находились в это время в стадии раскрытия. В случае продажи выставки эти шедевры были бы потеряны. Почему их не продали – это особый вопрос, который тоже рассматривается.

Один из примеров – это письмо, которое я нашла в Музее Виктории и Альберта в Лондоне. Выставка там показывалась довольно долго, в течение месяца, и вызвала фурор, посещение было чрезвычайно высоким, ее еще и продлевали.

Ниже представлено письмо Джессики Бортвик, куратора Музея Виктории и Альберта, где говорится, что у нее есть друг, который заинтересовался этими иконами во время выставки, и он хотел бы прийти и выбрать иконы, чтобы купить их.

Поскольку существует огромный спор на тему того, а было ли что-то продано с этой выставки и если было, то что именно было продано, то это один из доводов к тому, что на ней действительно что-то продали. В книге этот вопрос рассматривается специально, и в результате исследования я пришла к выводу, что, да, действительно проходили серьезные попытки продать, но ничего продано не было.

Я проследила и нашла все иконы, которые были на выставке, и их местонахождение. Из 151 иконы и 6 фресок только 8 икон я не смогла найти. Из них 4 точно вернулись в Ленинград, потому что с партией из Америки они потом высылались в адрес Русского музея в Ленинград. То есть они числятся среди тех, которые вернулись, просто мы не знаем, где они сейчас находятся. А другие 4, которые не могу сказать, где они, принадлежали «Антиквариату». Это была собственность торговой конторы, и скорее всего они тоже вернулись, но уже были проданы через магазины «Антиквариата» уже внутри Советского Союза.

Но сам этот факт очень интересен, да и сама фигура этой женщины, Джессики Бортвик, тоже довольно интересна. Это была одна из первых женщин-кинематографистов. Она была еще очень молодой, ей было двадцать с небольшим, она каким-то тайными способами с помощью личных связей – отец ее был военным – пробралась на Балканскую войну, где, одетая как мужчины, с треногой и фотоаппаратом снимала фильм о войне Оттоманской империи с балканскими государствами. Болела тифом, была ранена, арестована как шпион, освобождена русским консулом. То есть такая эпатажная женщина, которая в Лондоне жила жизнью богемы, а на войне действовала как мужественный воин.

Ее мать была полькой и подданной Российской империи, поэтому, видимо, она знала русский язык и в данном случае способствовала этой сделке, которая не произошла.

Как уже было сказано, ничего продано не было. Вы можете принять это как голословное утверждение, но на самом деле в книге, на основе всей документации, прослеживается, сколько икон прибыло в Лондон и сколько затем было отправлено в Америку. Все 151 икона и 6 фресок переплыли океан и после лондонской выставки оказались в Америке.

То, что в американских каталогах фигурирует только 120 с чем-то икон тоже объясняется – для специалистов, которые работали над этой темой до меня, эти американские каталоги как бы служили доказательством того, что с выставки продавали, потому что выдана была 151 икона, а в американских каталогах числились 121-122 (число варьируется).

Но тем не менее документация показывает, что все они прибыли в Америку, включая фрески, которые ни в одном из американских музеев не были показаны. Они были уже в очень плохом состоянии, у них уже были и сколы, и углы побиты. Груз был огромным и тяжелым – 6 тонн в общей сложности. Можно только представить себе, как они переплыли океан, а потом еще тряслись железнодорожным транспортом и проехали всю страну с атлантического побережья на тихоокеанское, а потом обратно в Нью-Йорк.

Значит, речь идет о том, что уже некоторые экспонаты выставки были в таком состоянии, что американцы боялись их транспортировать и показывать. Важно также объяснить, почему количество экспонатов на американской выставке было меньше, что это был период экономического кризиса. Американские музеи сами оплачивали транспортировку этих икон. Из своего музея в следующий они должны были их страховать, что тоже было довольно дорого, и они пытались снизить стоимость этой операции. То есть они отказывались от крупных икон, которые имели большой вес, поскольку их переправка стоила дорого, а также от поздних икон, поскольку считали, что они не представляли собой художественной и исторической ценности.

Поэтому мы имеем дело с мерами, которые музеи принимали, пытаясь снизить свои расходы, в то время как груз находился в США. И только в 30-м году часть этих икон – 26 икон и фрески –досрочно вернулись в Ленинград, а остальные продолжили путешествовать по Америке. Поэтому документы совершенно недвусмысленно доказывают, что в Европе ничего не было продано с этой выставки, и в Америке все иконы дошли до самого конца, до последней выставки в Цинциннати.

Еще один вариант – показ в музее Кливленда. К слову, если в Германии эта выставка была первой, и там проходили первые показы, была огромная советская делегация, в том числе и Грабарь, который лично иногда водил экскурсии, читал лекции, там также находились и реставраторы. Иконы приехали в Вену и Лондон в сопровождении с работниками центральных реставрационных мастерских Грабаря. А вот в Америку они приехали без людского сопровождения.

Представьте себе этот груз, эти ценные иконы, работы Дионисия, Рублева, Строгановской школы, которые просто погрузили на корабль, переправили в распоряжении «Амторга», советско-американской торговой компании, которая выполняла функции советского торгпредства в то время, до установления дипломатических отношений с Америкой. В «Амторге» не было ни одного специалиста по древнерусскому искусству, не было ни одного реставратора и ни одного человека, который мог бы заниматься состоянием и косметической реставрацией этих икон. То есть они оказались совершенно брошенными и ими занимались только американские кураторы, и надо сказать, что они отнеслись довольно бережно. Вся эта переписка, где они беспокоятся о состоянии икон, что-то там обновляют или подправляют, осталась в музеях.

То есть факт того, что иконы оказались в самый критический момент в Америке – они были в 1931-1932 г. – в пиковый период валютного кризиса, случившегося после краха нью-йоркской биржи в 1929 году, и они оказываются в этот очень тревожный и опасный момент далеко от России без сопровождения и в распоряжении торговой организации «Амторга». Казалось бы, условия совершенно идеальные, чтобы тихой сапой, несмотря на все гарантии, которые были даны музеям, просто это все распродать за океаном и перечислить деньги. И то, что ими занимались не специалисты по древнерусскому искусству, видно.

«Спас на престоле», «Иоанн Богослов» и «Богоматерь». Это триптих, но, как можно заметить, он разбит и перемежается другими иконами. То есть люди, которые делали развеску, даже не понимали, что это единый набор предметов, который должен быть представлен как триптих.

Среди подлинных икон расположены и факсимильные копии, сделанные с детальным воспроизведением оригинала. Например, «Богоматерь Оранта», копия с иконы XIII века Спасо-Преображенского монастыря Ярославля. Эту копию делал Юкин. То есть копии действительно присутствовали, но позиционировались именно как копии.

На последнем показе в Цинциннати можно отметить «Архангела Михаила» Андрея Рублева и Даниила Черного из Успенского собора во Владимире. Она находится в состоянии раскрытия, и это делалось специально, и даже в Германии и Лондоне, куда поехали реставраторы, процесс раскрытия иконы демонстрировался зале, чтобы показать эту технологию снятия поздних записей и раскрытия более старого красочного слоя иконы. Можно отметить и «Троицу», являющейся копией с работы Андрея Рублева, которую делали Чириков и Баранов. В данный момент она находится прямо в иконостасе в Сергиевом Посаде своего аутентичного Троицкого собора. Она попутешествовала по странам, потом вернулась.

Когда эта выставка оказалась в Америке, была предпринята самая последняя и опасная попытка продать выставку целиком. И это является открытием этого исследования, открытием этой книги. Представлен некто – я нашла его документы в бывшем партийном архиве в Москве – Розеншейн Александр Яковлевич. По своему профилю – чекист после революции и разведчик, который затем ушел в торговлю. Позднее он станет заместителем директора «Амторга» в Америке.

Он был послан в Америку весной 1932 года, его задачей было найти покупателей на так называемые «уникумы» – шедевры изобразительного искусства, включая работы импрессионистов. В том числе он пытался продать Синайский кодекс, один из древних манускриптов. Заодно ему там поручили найти покупателя на эту выставку. Просили за эту выставку всего полтора – два миллиона золотых рублей – я думаю, что одна работа Андрея Рублева сейчас намного дороже стоит – и, казалось бы, была такая уникальная возможность для западных музеев и западных коллекционеров – использовать эту нужду Советского государства, чтобы заполучить довольно хорошую коллекцию икон с шедеврами древнерусской живописи, что могло бы составить ядро какого-нибудь музея иконописи на Западе. Очень трагический момент, настолько драматический… Советское государство было готово продать все, что угодно, была бы предложена красная цена. И это доказано, потому что именно в этом году – 1930 и 1931 – происходили основные продажи из Эрмитажа, когда Эндрю Меллон, министр финансов США, купил 21 шедевр из картинной галереи Эрмитажа, включая две работы Рафаэля, много Рембрандта, Веласкеса, Перуджино, Веронезе. Это были жемчужины картинной галереи, которых снимали со стен Эрмитажа и продавали.

Это доказывает то, что в тот момент – высочайший момент валютного кризиса – государство было готова продать все. И я не сомневаюсь, что и работы Рублева, и Дионисия были бы проданы, если бы нашелся иконный Меллон, который бы заплатил эти миллионы не за картины Рафаэля, а за иконы Андрея Рублева. Но этого иконного Меллона, к счастью, не нашлось. И вопрос стоит в том, почему миссия Розеншейна, который развил там очень бурную деятельность – он обратился и к Джону Моргану, и к Джону Рокфеллеру Старшему, известным коллекционером с деньгами, и пытался попасть на аудиенцию к Меллону и к посредникам, которые помогали Меллону покупать картины из Эрмитажа. То есть он нашел эти выходы, он говорил с представителями этих людей, и все они отказались что-либо делать.

Одна из причин в том, что, допустим, Рокфеллер не хотел иметь дело с коммунистами. Он был очень набожным, считал, что покупать что-то у этого «преступного режима», руки которого были «в крови», просто аморально. За такую набожность он даже получил прозвище «дьякон». То есть присутствовали идеологические мотивы.

Но главная причина – и Розеншейн написал это в своем письме от руки в конце своего отчета – денег нет ни у кого. Нет налички. Казалось бы, такой уникальный момент, и есть возможность купить шедевры по такой сходной цене, а оказывается так, что нет покупателя на эти вещи.

Нужно сказать, что распродажи не состоялось не потому, что – как некоторые исследователи пишут – «советское руководство поняло и ценность, и значение этого вида искусства, а потому отказалось его продавать». Что же, они не понимали значение Рафаэля или Рембрандта? Тем не менее их продали. Они продали все работы Ван Эйка, которые были в России. После их продаж диптиха «Створки Татищево» и «Благовещение» не осталось ни одной работы Ван Эйка. Что, они не понимали значение мастера и то, что ни в одном российском музее теперь нет его работ? Нет, они отлично понимали, но они готовы были положить на алтарь индустриализации любые жертвы.

Поэтому распродажи и не состоялись не потому, что советское руководство поняло ценность и значение этого вида искусства, а потому что не нашлось покупателя, который бы заплатил хорошую цену за это. Поэтому нужно сказать, что просто повезло. С одной стороны, этот кризис был буквально проклятием для советской индустриализации, а с другой стороны, благодаря ему все эти шедевры вернулись затем в Советский Союз.

После того как выставка вернулась, мы можем говорить о следующем этапе. Теперь мы видим, что определенное просвещение Запада произошло, десятки тысяч людей побывали на этой выставке, десятки тысяч каталогов были проданы, в Европе и Соединенных Штатах Америки появился интерес. Даже коллекционеры, которые никогда не покупали иконы, стали ими интересоваться. Однако какого-то революционного изменения не произошло, но к этому был сделан первый шаг. Можно сказать, что эта «почва» на Западе была удобрена, взрыхлена и дала первые ростки – были заложены основы мирового рынка древнерусского искусства иконописи.

Далее мы можем увидеть, как по возвращению этой выставки начинают формироваться коллекции специально по запросам коллекционеров. На 1931 год приходится всего три иконы, хотя все они из очень известной коллекции Ильи Остроухова, а затем мы видим цифры за 1934, 1935 и 1936 годы – это уже все из Третьяковской галереи.

Это вообще уникальная вещь. Я имела возможность сделать копию с документов того, что выдано в «Антиквариат» из Третьяковской галереи. Все благодаря тому, что я делала это очень рано. В тот момент, когда еще этот фонд – восьмой – фонд Третьяковской галереи исследователям выдавали без разрешения директора. Через несколько лет я туда пришла и хотела еще раз посмотреть, но мне уже это не дали. Но есть разрешение на публикацию этих документов. Просто хочу сказать, что все следует делать в свое время, не откладывать на потом и ковать железо, пока оно горячо. Если есть возможность, получать разрешение и делать копии – нужно делать в этот момент. Потому что через несколько лет уже такой возможности может и не быть. Это такой урок для молодых исследователей.

Однако кто же покупал? Как можно заметить, из Третьяковской галереи было выдано 104 иконы. При этом можно заметить, что покупателей было не так много. Среди них были Джордж Ханн, основатель гражданской авиации в Америке, банкир, который начал по каким-то причинам интересоваться русскими иконами. Считается, что у него был советник Овинов – иммигрант русского происхождения, который дал ему эту идею, что есть такой вид искусства и есть хорошая возможность начать собирать эту коллекцию. Он купил 50 икон из Третьяковской галереи. Всего он купил почти что 100, но из них только 50 были из Третьяковки.

Улоф Ашберг, банкир. Швед, который сотрудничал с советским руководством начиная с революции, лично знал Ленина, у него был офис в Москве, он начал покупать иконы еще в двадцатые годы на различных развалах, рынках, барахолках, когда все это было дешево и доступно. А затем продолжал сотрудничать с советским правительством. Он тоже купил несколько сотен икон, но только 10 были из Третьяковки.

Джозеф Дэвис, американский посол. Второй, после Буллита, в Москве. Он тоже стал интересоваться русским искусством и купил довольно большую коллекцию икон. Сейчас она находится в его в альма-матер в университете Висконсина. Он специально покупал их именно для своего университета, которому он эту коллекцию и подарил. Другую часть своих покупок он оставил себе и затем, при разводе со своей женой, они ее поделили, и сейчас их можно видеть в Вашингтоне, в музее его жены в Хиллвуде.

Френсис Вилкинсон, жена посла Италии в СССР. Две иконы Третьяковской галереи. То есть, если вы посчитаете, из этих 104 икон, которые были выданы из Третьяковской галереи на продажу, эти четыре человека купили 68.

А дальше буквально начинается детективная история – понять, куда же эти иконы делись и что с ними стало. Из-за этого некоторые рецензенты назвали эту книгу таким «интеллектуальным детективом», потому что она раскручивает эти клубки и показывает, как же шел поиск и расследования этих историй бытования икон.

Просто для примера, что было продано из Третьяковки:

«Макарий Александрийский и Макарий Египетский» была выдана из Третьяковки в 1936 году, продана Ханну и сейчас находится в Нью-Йорке у известного антикварного дома A La Vieille Russie. Они ее придерживают, поскольку уже знают, что если эта икона и, может быть, не имеет большой художественно ценности, она имеет историческую ценность, поскольку принадлежала основателю Третьяковской галереи. Она была среди той небольшой иконной коллекции, которая была у Павла Третьякова.

Коллекция Ильи Семеновича Остроухова, художника и коллекционера. Одна из самых прославленных дореволюционных частных коллекций. Вся его коллекция оказалась в Третьяковской галерее, а 11 икон были проданы.

Например, «Успение Богоматери» находится в США в коллекции Menil, «Вознесение» тоже в США, в Калифорнии, в коллекции Putnam. А где находится «Святой Леонтий» – неизвестно.

Одиннадцать икон из частной коллекции купеческой старообрядческой семьи Морозовых, Алексея Викуловича Морозова, были проданы. Из коллекции Егорова Егора Егоровича продано 6 икон. «Жены-мироносицы», например, находится в Стокгольме, в Национальном музее. Туда были переданы иконы Улофа Ашберга, шведского банкира, о котором говорилось ранее. Там довольно хорошая коллекция, и они бережно к ней относятся. Она выставляется, и сейчас можно это все посмотреть в Стокгольме.

Теперь обратимся к данной очень известной фотографии. Ее до меня опубликовало несколько человек, и каждый из исследователей пытался идентифицировать иконы, а также рассказать, где они были и кому принадлежали. В качестве своего вклада в это я добавила 10 икон, которые мне удалось идентифицировать к тому, что уже было известно. Кроме того, я точно датировала эту фотографию. До этого одни исследователи говорили, что это было в Ленинграде, другие – в Москве, а в качестве даты называли 1929 и 1931 года. Но дело в том, что если посмотреть на состав этой выставки, окажется, что здесь находится 17 икон из Третьяковской галереи, которые были выданы в 1936 году. То есть эта фотография не могла быть сделана ранее 1936 года. Кроме того, некоторые из них уже концу 1936 года были проданы Джорджу Ханну. Поэтому эта фотография может быть только 1936 года. И, исходя из состава того, что здесь представлено, это, конечно, Московский магазин.

В книге более подробно рассказано про эти иконы, они идентифицированы. Можно заметить, что огромное количество икон с этой выставки были проданы тому же Ханну, некоторые ушли Дэвису, и что здесь находятся иконы из очень прославленных частных дореволюционных коллекций.

Для примера мне бы хотелось дать историю чина с голубым фоном. Он не представляет какой-то особой художественной и исторической ценности, но это очень интересная занятная история.

Чин был продан и сначала находился в ГМФ, музейном фонде, затем оттуда, в 20-е годы, был передан в Третьяковскую галерею, а в 1934 году выдан в «Антиквариат» по очень высокой цене в 1400 рублей. Продали его Джорджу Ханну. Джордж Ханн свою коллекцию не завещал музею, и в какой-то момент он неожиданно умер. Его семья решила эту коллекцию не сохранять, а в восьмидесятом году устроила аукцион и очень выгодно продала эти иконы. Затем по следам этого аукциона вышла скандальная книга Владимира Тетерятникова «Иконы и фальшивки», где он объявил иконы Ханна фальшивками и тем самым буквально обрушил рынок, но семья Ханна успела продать эти иконы.

Теории Тетерятникова и все его доводы в книге рассматриваются. Показано, что многие из его изначальных посылов не соответствуют действительности. Как, например, когда он считал инвентарные номера на иконах выданными, не понимал адресов, которые там написаны. Например, «мертвый переулок». А на самом деле они все имеют смысл и даже цвет, которыми они написаны (белый или красный), и почему было несколько инвентарных номеров, все объясняется. Например, потому что был номер поступления, затем номер инвентаризация, а потом был внутренний номер иконного отдела Третьяковской галереи. «Мертвый переулок» – это был адрес музейного отдела Наркомпроса, который контролировал музеи. Поэтому все имеет смысл, и то, что он не понимал и считал доказательством фальсификации, на самом деле можно объяснить с исторической точки зрения.

Когда коллекция Ханна была продана, буквально как в истории «12 стульев», как из-под носа Кисы и Остапа 12 стульев разлетелись в разные стороны, так и коллекция Ханна в почти что 100 икон также разлетелась. И в этой книге я пытаюсь понять, куда же они попали и где они оказались.

Вот одна история происходила с этим чином с голубым фоном. Этот голубой фон был потом счищен у Ханна. Поскольку распродавали его по частям, весь этот чин присутствует на ранее представленной фотографии 1936 года, по нумерации в книге все показано, продали его по частям, но нас интересуют особенно две иконы: «Василий Кесарийский» и «Николай Чудотворец», которые шли как «лот 53», который купила светская львица и меценат, одна из основоположников Музея современного искусства в Нью-Йорке, Лили Окинклосс. Она никогда не собирала иконы, но эти две пленили ее своей красотой, и она их купила. Затем весь этот чин был продан Ханну, а после его смерти, как уже было сказано, они по частям были распроданы.

Я попыталась понять, где они сейчас находится и, конечно, для этого первым делом обращаешься к библии нашего дня – идешь в интернет. Я ввела «Лили Окинклосс» и увидела, что она уже, к сожалению, умерла, но есть фонд ее имени. Там даже был электронный адрес. Я туда написала, приложила эти две фотографии и сказала, что занимаюсь исследованием и знаю, что Лили Окинклосс купила эти иконы в восьмидесятом году, и хотела бы знать, где они могут сейчас находиться. Буквально через 10-15 минут – возможности сегодняшнего дня просто удивительны – я получила электронное письмо от ее дочери с приложением фотографии.

Она сказала, что эти иконы находится в их Нью-Йоркской квартире до сих пор. Хотя матери уже нет в живых, она оставила ей это все в наследство, и они продолжают висеть у них в столовой. Причем это довольно занимательно, потому что в соседней комнате мы видим образец современного искусства, а эти иконы предположительно датируются XVI веком. Здесь даже и хозяйская собачка Роузи возникла, от чего я спросила хозяйку, не возражает ли собачка, если я опубликую, на что получила ответ, что Роузи согласна.

Это лишь одна из многих историй, которые показаны в книге. Вот в такой вот выстраивается детективный сюжет, когда раскручиваешь эту линию и приходишь к такому открытию. И это, собственно, компенсирует все твои эмоциональные и временные затраты.

Таких находок и открытий было очень много. Истории о том, как я искала эти копии, как именитый исследователь, как Вздорнов. Эта факсимильная копия, например, «Богоматери Владимирской», которая была сделана. Он в одном из каталогов написал, что она находится в частном собрании, никак не подтверждая это. Я же нашла ее в Грузии. Она находится в музее Грузии вместе с другой копией с этой выставки, и на их обороте написан автор этой копии и номера, которые были им присвоены во время зарубежной выставки. То есть этот поиск был очень интересным, он приводил меня из одного музея в другой, но не все увенчалось открытиями и ответами на вопросы. Однако, когда такие ответы я получала, конечно, это дорогого стоило.

Как уже было сказано, это две иконы сейчас находятся в Нью-Йорке. Я ее спросила – дочь зовут Александра Херзен – что после скандала Тетерятникова, когда он объявил эти иконы фальшивками, многие покупатели подали в суд на дом Кристи, судились и пытались получить деньги назад, но не получили их потому, что Кристи здесь схитрил. В каталоге там было написано, что Дом Кристи отвечает только за тот текст в каталоге, который написан крупным шрифтом, а это только название икон. То есть сюда не входит их датировка, истории бытования, а только названия икон. Поэтому никаких оснований для получения компенсации не было. Получается, что Кристи не обманывал – он точно указал название иконы. Только датировка может быть неверной.

Я спросила ее о том, делала ли что-то ее мать, пытаясь вернуть деньги, потому что иконы были проданы за очень большие суммы в 100-130 с лишним тысяч долларов, что, по тем временам – в восьмидесятые годы – было очень большими деньгами.

Она сказала, что мать даже и не обратила внимание на эти скандалы. Она не пыталась даже их атрибутировать. Она говорит, что она пленилась этими имиджами и этой красотой и просто наслаждалась ими, и они всю жизнь висели в ее квартире. Она не стала обращать внимание вообще на весь этот шум.

Когда я говорю, что в экспортный фонд было отдано порядка 4000 икон, это не значит, что все они были проданы. Как уже было сказано, антикварный рынок был очень плохим, даже для старого искусства он был в это время очень консервативным и депрессивным, не говоря уже о таком искусстве, которое было мало известно на Западе. Никто не хотел вкладываться в него, боясь потерять деньги.

Поэтому многое из того, что получил «Антиквариат» – и это еще наши музеи должны проводить свои исследования – не было продано. И, когда «Антиквариат» был ликвидирован в 1937 году, все это вернулось музеям. Но не в свои, откуда это было выдано – как и с первой советской и зарубежной выставкой, когда большинство музеев не получили свои иконы назад. Тогда они все, в основном, были поделены между Русским музеем и Третьяковской галереей. В них находится сейчас основная часть экспонатов зарубежной выставки.

Так и здесь то, что возвращалось, оно возвращалась не в свои родные музеи, а в другие места. Представленные ниже 4 иконы из собрания Морозова находятся сейчас в Патриаршем музее при храме Христа Спасителя в Москве.

Они издали свой каталог, но очень маленьким тиражом. Однако мне удалось посмотреть и сфотографировать, поэтому точно могу сказать, что эти четыре находятся там. Они все были проданы через «Антиквариат», потом проходили очень сложный путь от Ханна в коллекцию Панкова, из которой тоже были проданы, выкуплены и возвращены в Россию. О том, как они были выкуплены, будет рассказано дальше.

«Страшный суд» тоже была продана Ханну после аукциона, где собрания Ханна было распродано. Она начала путешествие из одной коллекции в другую, оказалась в Мюнхене, а потом кто-то ее из наших олигархов выкупил, видимо, по просьбе. Она находилась в распоряжении Президента, и он затем ее подарил в этот Воскресенский Новодевичий монастырь. Эта икона датируется XVI веком, хотя она поновлена, она считается иконой с самым древним образом в этом монастыре.

А икона ветхозаветной Троицы заслуживает отдельного внимания. Она тоже из коллекции Ханна. При распродаже его собраний в восьмидесятом году эту икону купила арт-дилер Хэйди Бенс, у которой была своя галерея для продажи в Калифорнии. Эта икона находилась у нее в собрании и в 90-е годы произошла такая история: ей позвонил другой арт-дилер из Лондона, Ричард Темпл. Он сказал, что образовался некий консорциум западных дилеров российского происхождения – в частности там всем заправлял Леонид Винокуров, который в это время жил в Германии – и, что они покупают иконы на деньги российского Правительства. Якобы Ельцин выделил довольно большой фонд – около 19 млн долларов – на закупку икон для храма Христа Спасителя, который в это время строился на месте бассейна «Москва». И было сказано, что этот консорциум сейчас закупает иконы для этого храма.

Темпл предложил Хэйди Бенс продать ее икону. Цена была озвучена в 250 тысяч, что было значительно больше, чем та сумма, которую она заплатила. Она согласилась и отослала эту икону из Калифорнии в Лондон, в распоряжение Темпла, который тоже продавал свои галереи через этот консорциум. Затем начались торги. Потенциальные покупатели стали сбивать цены, сбили ее до 125 тысяч.

В это же время знакомая Хэйди Бенс, видимо, из русских эмигрантов, Татьяна Витте – фамилия которой указывает нам на известного человека XIX века – поехала по каким-то своим делам в Москву и там встретилась с патриархом. И в разговоре патриарх ей сказал, что они сейчас покупают иконы для храма Христа Спасителя и что им предлагают вот эту икону. Именно эту икону. За полмиллиона долларов. Тогда как Хэйди Бенс попросила за нее 250 тысяч.

Татьяна Витте позвонила своей подруге в Калифорнию и сказала: «Знаешь, ту икону, за которую ты пытаешься получить 250 тысяч, а уже цену сбили до 125 тысяч, ее патриарху предложили за полмиллиона». Она, конечно, спохватилась, начала звонить Темплу и требовать эту икону назад. Но буквально в считанные секунды ей тут же перевели 125 тысяч и сказали: «Все. Икона ушла». Но она все равно получила больше, чем заплатила.

Этот рассказ показывает один из путей возвращения этих икон в Россию, и то, что на этой сделке нагрели руки довольно значительно. Следует сюда добавить, что примерно в это же время – в 90-е годы – этот Леонид Винокуров погиб в автомобильной катастрофе. Случайно это или нет, неизвестно.

BBC сделали фильм об этой сделке, в котором Хэйди Бенс дает интервью и рассказывает эту историю. У меня тоже есть диск, который она мне прислала с ее интервью, которое она давала в девяностом году, и где рассказывала об этой истории. Но факт остается фактом. Вот часть тех икон, которые были проданы в тридцатые годы, попутешествовали по разным коллекциям, вернулись сейчас в Россию и находится в современных музеях.

Это расследование продолжается, после того как вышло первое издание книги, вышедшее в 2018 году двумя тиражами, я еще не знала кое-каких вещей, а уже после выхода появилась новая информация, включенная в новое издание. Это издание было дополнено информацией о том, где могут находиться иконы.

На мой взгляд, главное заключение находится в парадоксе, который прослеживается во всей этой истории, что советское руководство – руководители первого пролетарского атеистического государства – будучи воинствующими материалистами и атеистами, которые создали экономику, которую, некоторые исследователи считают нерыночной экономикой, то есть социалистической плановой экономикой, где действовало государственное распределение, централизованное распределение, и что люди, которые так воинственно относились к церкви и религии, которые якобы создали экономику, в которой не было рынка, заложили основы мирового рынка русского зарубежного искусства.

Это было сделано, конечно, в прагматических целях, что говорит про то, что идеология имела свои пределы. Негативное отношение к религии имело свои пределы, и когда существовала практическая насущная задача – обеспечить форсирование индустриализации – идеология была как бы отложена в сторону. А вот эта практическая задача имела первостепенное значение.

И вот, что интересно – если внутри стороны, для внутреннего пользования, советского руководство продолжало еще даже в тридцатые годы рассматривать икону как вредную, как предмет религии, религиозного быта, одурманивание масс, в лучшем случае как предмет археологии, то уже для внешнего пользования на мировом рынке они представляли икону как ценный предмет изобразительного искусства и ценный антикварный товар.

На мой взгляд это один из самых интересных выводов, которые показывают и пределы идеологических ограничений, и что в достижении своих целей советское руководство могло как бы отказаться от постулатов – политэкономии социализма – и прибегать к рыночным коммерческим способам и методам для достижения своих задач.

Эта выставка – один из примеров того, как эти нерыночные мозги как бы пытались проводить все-таки рыночную кампанию и придать иконе еще одно из значений – как антикварного товара.

Вопрос из зала: Я вчера вечером смотрел по YouTube фильм о попытке продажи серебряной раки Александра Невского. Директор Тройницкий, чтобы не отдавать серебряную раку, поделился монетами по весу. Откупился. Но они забрали серебряный иконостас Казанского собора на Невском. Про это вы не слышали?

Елена Осокина: Конечно, это известная история. Но рака стоит в Эрмитаже. Ее можно посмотреть. Но то, что Эрмитаж был разорен… Почему, собственно, Эрмитаж? Долгое время считалось, что продавали только произведения западноевропейского искусства, поэтому Эрмитаж больше всего пострадал.

Во-первых, это имеет основание, потому что это искусство было известно на Западе, на него был спрос, им интересовались. То есть его было легче продать. Но само представление, которое бытовало, допустим, до моей книги, что не продавали произведения русских художников – таких, как Передвижников, например – оно не подтверждается. Из Третьяковской галереи выдавали и Шишкина, и Верещагина. Другой вопрос, что рынка на них не было. Их было труднее продать.

Знаете, было вот такое представление, что западноевропейское продавали, ведь это как бы не свое, а свое, русское, берегли и сберегали. Это не подтверждается. Но продажи русского искусства значительно меньше, потому что опять же на него не было спроса.

Вопрос из зала: А вы были в музее Хиллвуд?

ЕО: Конечно, да, была в музее Хиллвуд. Собственно, с него это все и началось. Я там, кстати, и выступала со своей статьей о Дювине, английском дилере, который тоже вел переговоры с Эрмитажем и пытался за какие-то смешные деньги купить основные шедевры.

Я была в Хилвуде, в библиотеке работала, и там мне попалась эта книга Тетерятникова «Иконы и фальшивки». Она меня зацепила, я решила: «Господи, ну неужели все 104 иконы фальшивые?». И я начала раскручивать этот клубок и шла как раз от этой истории. И книга начинается вот этим скандалом в доме Кристи, когда коллекция Ханна была распродана, а Тетерятников начал свою кампанию по дискредитации.

Он обрушил рынок, нанес такой вред… Вот тот же Темпл, владелец галереи в Лондоне, о котором я говорила, сказал, что они оказались в глубоком кризисе. И он сказал, что когда появился консорциум – 90-й год – который стал покупать у них, они были рады продать их. По его словам, они были буквально на грани банкротства. Он сам продал порядка 60-70 икон этому консорциуму арт-дилеров. Он также сказал, что цены, которые им платили, составляли десятки тысяч долларов. Это не были сотни тысяч.

Поэтому это огромный сюжет, где я как бы отвечаю за свою часть.

Вопрос из зала: Спасибо большое за лекцию! Сразу скажу – я не читал книгу, добраться никак не могу. Если там освещены эти вопросы, то можете просто к ним отослать. У меня будет два вопроса:

Первое – был слайд, что после презентации, этого маркетингового хода, начались продажи и в 1934 году произошел такой резкий скачок: 49 икон, а дальше 23 и 29. Чем это обусловлено? Были ли факторы или просто вот так получилось, что сначала 3 иконы, затем 49, дальше 23 и 29?

ЕО: Не думаю, что там была какая-то причина. Мне кажется, это просто зависело от количества покупателей, которые интересовались. Потому что ведь эти иконы отбирались уже не из Третьяковки, а из «Антиквариата».

В книге это действительно рассматриваться. Отношения Третьяковской галереи и «Антиквариата» были очень специфичны – это был бартер. В документах говорится, что Третьяковская галерея выдает такие-то иконы в компенсацию, за полученные от «Антиквариата» такие-то иконы.

Там вопрос еще оценок был. Чтобы погасить свой долг «Антиквариату», Третьяковская галерея должна была выделять все больше и больше икон, поэтому это еще могло зависеть не только от наличия покупателей, которые просят создать для них коллекцию икон, но еще и от того, сколько в этот год Третьяковская галерея получила икон «Антиквариата».

У «Антиквариата» были очень ценные вещи, и эксперты «Антиквариата» были музейными работниками. Они как бы оценивали и для себя, для своего музея и для «Антиквариата». Если они видели ценные иконы у «Антиквариата», они начинали торговаться, получали их сначала во временное пользование – инвентарным номером «в.п.», а затем, чтобы уже получить их в свои собственные инвентари на постоянное хранение, они должны были «Антиквариату» выделить что-то в обмен.

Поэтому я думаю, что этот скачок объясняется именно тем, что в этот период они получили от «Антиквариата» какую-то большую группу икон и им нужно было с ними расплатиться бартером.

Вопрос из зала: Второе – смотрели ли вы, либо в историографии изучался такой момент: какие сюжеты больше всего интересовали при покупке икон? Какие вообще факторы были при покупке икон? То есть человеку было интересно: «Вот это вот хочу выкупить», или это было как-то спонтанно?

ЕО: Да, спонтанно. Те люди, которые их покупали – и Айшберх, и Хандай, и Дэвис – они, конечно, были абсолютными профанами в этом виде искусства. Их мог заинтересовать колорит этой иконы, какой-то интересный сюжет, какие-то личные иногда были воспоминания. Допустим, для одной из покупателей это было как-то связано с ее свадьбой. И вот она купила как сувенир.

Но с точки зрения именно специальности и понимания икон, ее ценности, датировки, исключительности сюжета или редкости сюжета они были абсолютными профанами. Допустим, Дэвис просто просил сформировать ему эту коллекцию. Он считал, что это формировали эксперты Третьяковской галереи – там много и других мифов с его коллекцией, которые я тоже рассматриваю – но на самом деле просто «Антиквариат» ему выбрал из того, что уже оставалось на полках.

Видно, как, допустим, был праздничный чин, скажем, из 12 икон, а уже до Дэвиса половина этого чина была продана и то, что от него осталось, уже потом отдавали ему. Поэтому эти люди, которые покупали, они покупали кота в мешке. Они вообще не могли понять истинные датировки этой иконы, записана она или нет, поновлена или нет. Они верили в то, что им говорили. И там много ошибок – путают кремлевские монастыри, а женские с мужскими.

То есть то, что они покупали, не понимая, что это такое, доверясь «Антиквариату» и его экспертам. Поэтому здесь мы имеем дело с профанами, которые, иногда просто руководствовались какими-то личными впечатлениями.

Вопрос из зала: А вот в таком случае, если личные впечатления, они лично не взаимодействовали? Либо можно корреляцию какую-то провести, какие сюжеты их больше всего заинтересовывали в иконах?

ЕО: Нет. Не прослеживается этого. Вот у дореволюционных коллекционеров видно: допустим, у Лихачева была идея иметь образцы разных иконописных школ разных веков, гораздо полнее представить историю иконописи. Но он был профессором. Это были люди знающие.

Остроухов, допустим, коллекционировал, но он был художником. И его прежде всего интересовала красочность иконы. Он был одним из первых, вместе с Муратовым, кто стал говорить об иконе, как о произведении искусства. Ведь открыть икону как произведение искусства – революция, хотя и довольно поздняя.

Только после того, как в начале XX века началось раскрытие древних икон, когда сняли этот слой грязи, копоти, записей и открыли древние новгородские иконы, эффект был подобен разорвавшейся бомбе. Потому что это было настолько красочно, настолько красиво, что не заметить это эстетическое значение иконы просто было нельзя. Что это не просто религиозный объект, а мы имеем дело с определенной эстетикой, изобразительным искусством. Это открытие произошло очень поздно, только на рубеже XIX-XX веков, и затем, после русской революции, оно опять откатилась назад по идеологическим причинам. Опять вернулось представление об иконе как о религиозном объекте, в ущерб к ее пониманию как произведению искусства.

Коллекционеры, особенно такие, как художник Остроухов, руководствовались такими критериями или желанием представить все школы. Вот, например, Морозов, из старообрядческой семьи, сохранил очень много тех икон, которые старообрядцы сохраняли и хранили в период гонения на них.

Поэтому у каждого коллекционера была какая-то заложена своя идея. Но западные покупатели, конечно, просто покупали это как некий экзотический товар. Сувениры, экзотика, что-то такое необычное. И таким образом действовали зарубежные туристы, которые, допустим, никогда не покупали храмовые иконы или иконы большого размера. Они их никогда не интересовали. Хотя они, может быть, были наиболее ценными. Но их интересовал декор, красивый оклад, украшенный камнями, маленький размер, чтобы можно было украсить дома.

Есть исследование Венди Салман – это американская исследовательница русской иконописи – в котором она говорит, что американцы как бы принесли еще одно значение икон. Мы же говорили про иконы как религиозный предмет, как предмет быта, как предмет археологии, как товар, как предмет изобразительного искусства. Американцы сюда еще добавили икону как декор для гостиной. Особое свое понимание.

Хаммер, допустим, очень много продавал. Многие иконы попали в американские коллекции через него. А он продавал их через американские универмаги. Он называл это «Царствующий цирк». Он приезжал из одного универмага в другой, там делалась огромная кампания – придумывался им такой имперский царский провенанс. И их в основном покупали богатые домохозяйки. Средний класс из женщин, которые сидели дома и имели богатых мужей. Они покупали это как предмет украшения их домов. Затем многие из них отдали в Вирджинию свою коллекцию, в этот музей. И теперь там Лили Пратт – по-моему так ее звали – и там ее коллекцию можно видеть.

Поэтому понимание икон у всех было разным. Каждый руководствовался какими-то своими мотивами.

Вопрос из зала: Добрый вечер! Еще раз хочу вас поблагодарить за прекрасную лекцию, очень интересная тема, интересно и открыто. У меня сразу же несколько вопросов. Поскольку вы хорошо осветили тему, скажем так, начала Советского Союза, то, как все начиналось, какие были средства у Советского правительства – еще не Советского Союза, а Советского государства – но потом вы сразу же переключились почему-то на тему принятия первого пятилетнего плана. И вот этот период между Гражданской войной и… там же много чего было. Там еще принятие НЭПа, реформа Сокольникова, и этого очень не хватило, и прием хочется посмотреть, что происходило, во-первых, с финансами, потому что показали 1921 год, насколько я помню, или 1922, а потом 1927 какие резервы были у Советского правительства. И также еще, что происходило с рынком икон? Они же не могли просто так лежать?

ЕО: Хорошо. Скажем так, по двадцатым годам, финансовой ситуации, валютном рынке вам нужно смотреть мою книгу «Золото для индустриализации. Торгсин». В ней как раз показано, что происходило с валютным рынком в то время.

Здесь в данном случае двадцатые годы для этой темы не критичны, потому что, если вы заметили, главной линией, которую я пыталась провести, что был золотовалютный запас Российской империи, он попал в руки Советского руководства и к началу двадцатых годов был потрачен. Поэтому, когда началась индустриализация, нужно было искать валюту.

Так вот, к концу двадцатых – если вы с 1922, когда я подала цифру потом на 1928 год – ничего существенно не изменилась. Немножечко золотовалютные запасы подросли за счет конфискаций. В первую очередь, конфискации церковного имущества, да и частного имущества тоже.

Но какого-то такого скачка, что в 1922 году было где-то 200 миллионов золотых рублей в казне, а затем вдруг к середине двадцатых опять восстановили один миллиард, а в 1928 они опять упали до 100 миллионов золотых рублей, этого не было. Все двадцатые годы золотовалютный запас держался примерно на одном уровне, но с началом индустриализации в 1927 году он вновь резко рухнул. И, как некоторые считают, он даже был негативным.

Поэтому я не прослеживала двадцатый год, поскольку он не меняет картины золотовалютных резервов в этой истории.

Что касается икон, в двадцатых годах был внутренний рынок икон. Почему, собственно, такие люди, как Ашберг, начали собирать именно в двадцатые годы. У него был офис его банка в Москве, и он ходил по развалам, ведь продажа имущества была одним из средств выживания аристократии и интеллигенции. К слову, в моей книге есть и описание такого Смоленского рынка, когда на морозе, на холоде, стоят ряды людей, которые уже потеряли всякую надежду, и вот эти завалы: сломанные расчески, обмылки, кусочки этого мыла, какая-то там мебель… Такое ощущение, что дома ушли под землю и остались груды имущества.

Среди этого имущества были и иконы. Они предлагались и, собственно, одна из глав этой книги рассматривает цены на иконы, как один из доводов сторонников идеи фальсификации икон. Они говорят, что, продавая, Советское руководство действовало честно, оно продавало фальшивки за копейки, что цены были низкими, бросовыми, и они такими быть не могли.

В этом исследовании я показываю, как менялись цены на иконы в двадцатые годы, какая была цена хорошей иконы, скажем, в Москве, на внутреннем рынке, вот в этих завалах, которые предлагались, как менялась ее цена при начальной реставрации для как бы продажи на внутреннем рынке, а затем для экспорта. То есть показываю, что цены были очень низкими. То есть иконы всегда были на внутреннем рынке. И до революции их продавали и покупали, и в двадцатые годы их продолжали продавать и покупать. Но дело в том, что государственного внутреннего рынка икон не было.

Представьте, мы имеем дело с атеистическим государством, которое в этот период времени, после революции, больше разрушала церковь и монастыри, чем сохраняла.

Интеллигенция старалась сохранить это, а не государство. Но вот такой неорганизованный частный рынок икон в России, Советском Союзе, был.

Почему первыми коллекционерами икон были иностранные дипломаты? Эти представители скандинавских стран – финское посольство, шведское посольство, норвежское – именно они начинали покупать и познавать иконы вот с этих развалов, каких-то частных антикварных магазинов.

Но вот как государственная идея создания рынка, это непосредственно связано с индустриализацией. Именно с этой задачей обеспечения валютных потребностей индустриализации. Поэтому нельзя представлять так, что было совершенно пустое место, пашня не паханная, и иконы не продавали и не покупали, как вдруг начали ее рекламировать.

Икона всегда была предметом продажи. Но она была предметом продажи на внутреннем российском рынке, а что касается внешних коллекционеров и рынка, то там практически ничего не было. Вывод этой книги заключается в том, что столь массовый натиск на мировой рынок, когда представили большой экспортный фонд, предложили его для продажи, как предмет изобразительного искусства, произошел именно в связи с форсированием индустриализации, и инициатором этого выступило советское руководство.

Вопрос из зала: Здравствуйте. У меня такой вопрос: могли ли эксперты, которые были во времена Советского Союза, занижать ценность данных икон ради того, чтобы оставить их именно в России, а не продавать?

ЕО: Да…

Вопрос из зала: А вы не могли бы сказать, как сейчас смотрят на русскую иконопись за границей? О ее исторической ценности.

ЕО: Оба эти вопроса были рассмотрены в книге.

В книге рассматривается, как шел процесс оценки икон. Первичная оценка делалась самими музейными работниками. Они завышали цены. Во-первых, потому что, как уже было сказано, в случае Третьяковской галереи шел бартер, и чем дороже они продавали одну икону, тем меньше они были должны «Антиквариату». Поэтому, может быть, они действительно ставили цену, которую считали…

Понятие о рыночной ценности икон в то время было очень приблизительным. Это видно, потому что рынок все-таки был не развит, цены не установлены.

Вопрос из зала: Да, как раз следующим был вопрос по поводу иммигрантов: были ли какие-то семьи, которые пытались, наоборот, собрать?

ЕО: Да.

Вопрос из зала: Какие вы можете назвать яркие примеры? Потому что вы говорили только об иностранцах, которые как-то косвенно заинтересовались. И деятельность семьей, деятелей культуры, которые уехали в свое время до революции или же после нее… Хотелось бы услышать.

ЕО: Да, но, конечно, я думаю, что там примеров больше наберется. Нам для примера приведу Бахметьева, которой оказался за границей после революции. Его архив сейчас сохранен. Он покупал, и к нему попали иконы, которые были проданы из Советского Союза в тридцатые годы. Они остались в Колумбийском университете, там же находится его архив, в Нью-Йорке. Там же была и его коллекция, но она большей частью тоже сейчас уже распродана.

Дело в том, что здесь нужно либо серьезно заниматься и создавать в музее какой-то очень серьезный отдел древнерусского искусства, либо освобождаться. В большинстве случаев русские иконы – например, в той же Национальной галерее в Вашингтоне – есть, но находятся в запасниках. Я туда ходила, все в черных перчатках, мне эти иконы показывали, я даже одну идентифицировала, как она происходила, из какой коллекции была в ГИМе. Там стоит ее номер, все совпадает.

Они им не нужны. Они не знают, куда их приткнуть. Они не могут сделать полноценную выставку или какой-то специальный раздел, комнату. Потому что для этого мало материала, да и спроса на них особенного нет. Вот поэтому они у них там лежат, а у таких больших музеев нет к этому интереса.

Вопрос из зала: Наверное, самый логичный вопрос по итогам лекции, а сколько в итоге заработало Советское правительство?

ЕО: Очень хороший вопрос и, как мне кажется, хорошее завершение!

Про иконы нельзя ничего сказать конкретно, потому что в «Антиквариате» не было хорошей статистики, в отличие от «Торгсина». Но могу сказать, что уже в тридцатые годы, когда уже пик прошел и продажи пошли на спад, Андрей Бубнов, который был наркомом просвещения, как бы прикинул, сколько всего денег дал этот бизнес.

Цифры выскочили из головы, но эта сумма была столь незначительна. И это с учетом всего: мебель, фаянс, фарфор, скульптуры и картины Эрмитажа.

Могу сказать, что Меллон заплатил за свою коллекцию в двадцать одну картину порядка семи миллионов долларов. По официальному обменному курсу, который существовал в это время в Советском Союзе на государственном уровне, доллар равнялся одному рублю и 94 копейкам. То есть почти двум рублям. Значит мы можем говорить только о 14 миллионах рублей.

Могу сказать, что «Торгсин», за короткое время своего существования – в 1931 году он начал торговать с советскими гражданами, до этого занимался только туристами, а в феврале 1936 года его закрыли – принес больше трехсот миллионов золотых рублей. Порядка 150 миллионов долларов.

Хотя, конечно, эффект от продажи произведений искусства был, но нужно было оборудование для Кузбасса. «Торгсин» обеспечил оборудование для 10 индустриальных гигантов, таких как Днепрогэс, Кузбасс, Сталинградский тракторный завод, этих первенцев советской индустрии, гордости того времени.

Что касается художественного экспорта, то здесь, конечно, была очень небольшая валютная отдача. И понятно почему – потому что это антикварный товар. Чтобы хорошо его продать нужно продавать не десять Рембрандтов, а одного. Если ты выкидываешь на рынок десять Рембрандтов и двух Рафаэлей, то ты сам этот рынок на корню гробишь, сам себе подрезаешь крылья. Нужно вынашивать продажу шедевра, повышать ему цену, а не конкурировать с самим собой.

Они наводнили рынок шедеврами. Они сначала думали, что они второстепенным антиквариатом решат эту проблему, но и из-за этого кризиса не пошло. Тогда они решили сильными мерами – тридцатый год, там были специальные комиссии – пустить на продажу эти шедевры.

Когда они их выгрузили, то уже, во-первых, второстепенный антиквариат никто покупать не хотел – все уже ждали своего Рафаэля по бросовой цене. И выбросив столько шедевров на рынок они сами себе сбили цены. Поэтому и об этом писали, говорили, что нельзя так подходить к антикварному рынку, что мы не можем продать такое количество шедевров по высоким ценам одновременно.

Но они же не хотели ждать. Поэтому я говорю, что уже к 1933 году абсурдность этой идеи была настолько понятна, что было ясно – овчинка выделки не стоит. Ущерб огромный, валютная отдача очень низкая, да еще и интеллигенция продолжала забрасывать письмами. Да даже на уровне наркомата просвещения Бубнов протестовал.

Кроме того, уже к середине тридцатых годов золотодобывающая промышленность стала на ноги и такой потребности с музеями уже не было. И тогда это сошло на нет. Но вот в этот самый критический момент, когда не было эффективной золотодобывающей промышленности, когда экспорт сырья буксовал, эта валютная задача решалась вот такими экстраординарными способами.

По сути, у «Торгсина» в обмен на золото и серебро во время голода 1932-1933 года главным товаром была ржаная мука. Ее покупали мешками в обмен на реальные ценности.

Другим таким экстраординарным способом была продажа музейных ценностей. Конечно, валютный эффект — вот здесь, когда люди сдавали, ну, может быть, для них и ценные вещи – нательные крестики, цепочки, обручальные кольца, сережки… Каждый из этих предметов мог быть семейной реликвией, памятью о предках или в память о матери. Но с точки зрения художественной и исторической ценности, эти вещи не имели значения. И за счет этих как бы незначительных ценностей была решена огромная валютная задача, в то время как в случае с произведениями искусства действительно были потеряны шедевры, а валютный эффект был очень незначительным.

---

Проект реализуется победителем конкурса по приглашению благотворительной программы «Эффективная филантропия» Благотворительного фонда Владимира Потанина.