Много ли мы знаем великих российских художниц? Софья Сухово-Кобылина, Елена Поленова, Ольга Розанова, Варвара Бубнова и многие другие талантливые женщины ни в чем не уступали современникам — Илье Репину, Виктору Васнецову, Константину Коровину, Исааку Левитану. Как вышло, что выдающиеся художницы не получили той славы, которой были достойны? Каким был их путь к большому искусству, что их вдохновляло, а что мешало продвигаться в творчестве? Как переплетались их судьбы с бурной эпохой?

Об этом написала книгу Надежда Дёмкина — петербургская художница и журналистка, влюбленная в свой город и искусство во всех его проявлениях. Перед вами сборник рассказов-биографий семнадцати героинь: они сделали все для того, чтобы сегодня миллионы других женщин, девушек и девочек могли заниматься искусством.

С разрешения издательства «Альпина» мы публикуем фрагмент из книги:

Путь воина

Ольга Розанова (1886–1918)

Жарко. Липкие простыни.
— Сестра, можно открыть окно?… Сестра!
Никто не приходит… Трудно дышать. Почему так душно?

Молодая женщина с черными волосами мечется на больничной койке.

А где моя сестра? Она бы смогла мне помочь. Аня, где ты? Помнишь свой портрет? Как ты полулежишь в розовом платье на синем диване, черная шляпа с бантом, черные туфли, а позади я нарисовала букет с алыми каллами, такими же дерзкими и яркими, как и ты. Когда портрет повесили на выставке, все словно сошли с ума. Спандиков даже залезал на лестницу, чтобы получше тебя рассмотреть, а Школьник повторял, как ты красива. Званцева, в школе которой я поучилась недолго, помнишь, тоже меня хвалила, а ее ученицы мне завидовали. Портрет даже напечатали в журнале «Огонек» рядом с работами Малевича. Тогда начался мой успех. Розовое на синем и зеленом, розовое с черным, красное и желтое. Цвет говорит сам за себя. Но публике подавай сюжеты. Тогда я еще давала их. Но розовый на синем кричал о будущем. Ро-зо-вый — взор — ор — роз — воз и ныне там. Ро-за-но-ва. Ольроз — назвал меня Митурич. Имя как из детской сказки.

Кем же была эта уникальная художница, за свою короткую, словно полет кометы, жизнь, перевернувшая искусство? Родись она на поколение раньше, у нее не было бы шансов состояться. Но Ольга появилась на переломе веков и сама стала символом этого перелома. Девочка была родом из семьи мелкого служащего, который в глуши Владимирской губернии пробивал себе дорогу к дворянству работой на непрестижных должностях. Мать, по образованию домашняя учительница, подготовила детей к поступлению в гимназию во Владимире. В 1903 году отец умер, и семья оказалась на пороге бедности. Через год Ольга окончила учебу и, уехав в Москву, начала самостоятельную жизнь. Я знаю будущее, всегда знала, у меня не было сомнений, я просто шла вперед. Даже тогда, когда мы с тобой, Нютик, были всего лишь ученицами в провинциальной владимирской гимназии. Желтые тетрадки, красная доска, черные платья, коричневые парты. На два шага — три книксена.
Строгие взоры классных дам. Никаких украшений, одинаковые шляпки и прически, устранить моду. Смешно даже! Тогда в моем альбоме были карандашные зарисовки с заборами и свиньями вперемешку с томными дамами в стиле модерн и, конечно, стихи. Стихи — стихия. Тих стих. Стих. Их. Звук и цвет сливаются вместе в аккорд такой силы, что . человеку трудно его охватить, вот и приходится делить на части. Абстракция — необходимость, а не выдумка, очищенная от шелухи реальность пространства.

Когда я выходила за порог гимназии и за пределы своего альбома, я видела все как есть: вопль алого дома на фоне синих наивных небес, разноголосицу цветных домов на улице под стук копыт, звонкие линии кузницы и перекличку деревьев на бульваре. Я все это нарисую, когда смогу, совсем скоро. Мой милый Владимир. Я всегда сюда возвращалась. Здесь легче услышать и увидеть вечное, чем в столицах, где звук включен на полную громкость и слишком много чужих голосов. Владимир — моя колыбель, люлька над пропастью, откуда я выпаду прямо в вечность.

Я не тратила много времени на учебу. У меня не было лишнего времени — и лишних денег. Я даже рада, что меня не взяли в Строгановское. Сидела бы там, кисла. Раньше девушки рвались в учебные заведения, а их туда не пускали, чтобы они не догадывались о тайнах мужской анатомии. Смешно даже! Какие там тайны? Меня куда больше интересует анатомия пространства и анатомия света… «Искусство на заключенные в них отличительные свойства мировой материи и созидание образов иных путем взаимоотношения этих свойств, установленного личным отношением творящего»¹. Хоть бы бумаги дали. Так скучно тут, в больнице, и спать не могу, есть не хочу, ничего не хочу. Нютик, ты мне всегда присылала бумагу, я бы попробовала поработать. Жалко просто так лежать. Хотя сил мало. Ну да ничего, как-нибудь. Надо скорее поправиться.

На фотографиях мы видим юную тонкую девушку — одета всегда очень скромно, в темное, простая прическа, никаких украшений (Ольга всю жизнь будет перебиваться случайными заработками, часто ей не хватало денег даже на краски). Но на известном автопортрете 1911 года она предстает перед нами суровой воительницей: губы сжаты, подбородок выделен, глаза твердо смотрят вперед, прическа как шлем, голова украшена то ли короной, то ли венцом. Плотные темные цвета подчеркивают жесткий характер портрета. В искусстве Розанова и впрямь амазонка, она не признает над собой никаких авторитетов, ничего не боится и идет вперед — куда считает нужным и куда ее ведет логика собственного развития.

Давка, свист городовых, драки, скандалы, в том числе между самими выступающими, дамы, падающие в обморок, просьбы вызвать психиатров, полностью распроданные билеты и битком набитые залы — это диспуты «Союза молодежи», серия которых прошла в 1913 году в зале Троицкого театра (сейчас там Малый драматический театр). По накалу страстей их можно сравнить разве что с рок-концертом времен «Битлз». На одном из диспутов распространяется листовка, написанная Ольгой (она вскоре входит в пятерку правления этого объединения художников):

«Вот вызов всем тем, кто нас обвиняет в теоретичности, в декадентстве, в отсутствии непосредственности!

В чем полагают непосредственность эти господа? В низменной тирании душевных переживаний! — всегда одних и тех же!

Тем хуже для них!

Мы объявляем, что ограничение творчества есть отрава Искусства!

Что свобода творчества — есть первое условие Самобытности! Отсюда следует, что у Искусства путей много!

Мы объявляем, что все пути хороши, кроме избитых и загрязненных чужими несчетными шагами, и мы ценим только те произведения, которые новизной своей рождают в зрителе нового человека!..

Солнце Искусства светит слишком ярко, чтобы мы могли преступно спать…

От беспрестанных поворотов в сторону прошлого немало людей вывернуло себе шеи.

Нет чести для нас обратиться в подобный нелепый призрак прошедшего, в бесплодный вымысел того, чего уже нет!

Мы не добиваемся того, чтобы нас помнили даже после смерти.

Достаточно культа кладбищ и мертвецов.

Но мы не дадим забыть себя, пока мы живы, ибо, бодрствующие, мы будем без конца тревожить сон ленивых, увлекая все новые и новые силы к вечно новой и вечно прекрасной борьбе»².

Это пишет скромная тихая девушка из Владимира. Едва появившись в Петербурге, она сразу оказалась в эпицентре событий, главнейших в мире искусства.

Нечем дышать. Воздух как будто сгустился. Кашель спускается вниз. Изнутри печет. Я полна алым цветом. Кровь, жар, огонь — все алое. Алёша, дорогой, где ты, опять далеко от меня? Ты помнишь мое стихотворение:

И каждый атом

Хрустально малый
Пронзает светом

Больным и алым,

И каждый малый

Певуч, как жало,

Как жало тонок,

Как жало ранит

И раним

Жалом,

Опечалит

Начало

Жизни

Цветочно

Алой³.

Я чувствую сейчас эти атомы внутри себя. Они лопаются один за другим, наполняя пространство болью. Может, я смогла бы нарисовать это. Красный и черный. Как мои любимые карты. Дамы и короли, тузы и валеты. Тройка — семерка — туз. Мой червонный король появился тогда же, в 1912-м. Уже летом следующего года появился на свет наш первый ребенок, наша совместная с Кручёных книга «Возропщемь», с посвящением мне — «первой художнице Петрограда». Лестно, ничего не скажешь. Но за этим стояла не лесть. Мы дополняли друг друга, как инь и ян. Мужчина-поэт и женщина-художница, мы стали женщиной-поэтессой и мужчиной-художником. Нет, тоже не так, сложнее. Мы и были ими, но проявились сильнее и ярче. Я стала его внешним художником, а он моим внутренним поэтом.

опять влюблен нечаянно некстати произнес он я только собирался упасть сосредоточиться занятье своими чрезвычайными открытиями о воздушных соединенных озером как появляется интересненькая и заинтересовывается меня все считают северо-западным когда я молчу и не хочу называть почему созданы мужчины и женщины когда могли быть созданы одни мужчины (зачем же лишнее) и как сразу кому захочу стать бессмертием…⁴

Алёша, мне никто так не писал. Жизнь завертелась вокруг с неистовой силой, разбрасывая по месяцам выставки, книги, диспуты, заседания и встречи. Перемещаясь между Петербургом, Москвой и Владимиром, мы общались письмами и рисунками, стихами и картинами, превращая рукописные буквы в знаки вышнего бытия. Водоворот событий захватил и разметал нас. Война. В-о-й-н-а. Ой-вон. Новь-йо. Вновь новь.

Одни уезжают; другие идут на фронт. Художники и поэты оказываются в окопах. Маяковский — чертежник, Ларионов — артиллерист. Бурлюк остается и продолжает организовывать лекции и издавать сборники. Кручёных предпочел уехать, спасаясь от призыва, и их с Розановой работа — как и отношения — продолжались в переписке.
Письма летали туда-сюда, чувства летали вместе с ними по синусоиде. Век трещал по швам, сквозь него с кровью и болью прорастало нечто новое, невиданное, никем еще не понятое, но уже носящееся в воздухе. Прежнего уже не вернуть. Кручёных и Розанова создают книгу «Вселенская война» — ясно же, что дело не в конфликте конкретных стран, космос воюет сам с собой, чтобы найти свою новую форму, для которой пока нет ни нужных звуков, ни нужных цветов, ни форм.

Оранжевый треугольник, желтый куб, красный прямоугольник, алая полоса, выглядывает голубой шар. Голубой врезается в белое. Розовый фон. Новая реальность, предметная беспредметность. Розанова вырезает и клеит «наклейки» (демиург в детском саду!), создавая, как игру, невиданный художественный язык. Кручёных торопит ее,
мечтает захватить своими книгами мир: «Писать стихи, писать на продажу картины, писать серьезные теоретические статьи, писать картины для выставки, делать бесчисленное количество рисунков для книг и не для, шить кофты, вязать чулки и прочее, все это как будто несколько много для одного человека и не хватает времени для миллиона наклеек»⁵, — сообщает Розанова в письме к Кручёных летом 1915 года, пытаясь объяснить, почему не готова и дальше вручную делать беспредметные наклейки для иллюстрации книг.

Эти наклейки еще сыграют свою роль — полгода спустя Ольга отправит Алексею Кручёных злое письмо: «Весь супрематизм это — целиком мои наклейки… Показывал ли ты Малевичу мои наклейки и когда именно?»⁶ В то лето Кручёных жил на даче у Малевича. Показывал ли он ему письма Розановой с ее идеями, мы вряд ли узнаем. Возможно, Малевич шел параллельным путем. Но именно он на «Последней футуристической выставке картин «0,10»» зимой 1915 года заявил о переходе от футуризма к супрематизму и повесил в красном углу свой «Черный квадрат». Наклейки же Розановой остались в письмах, которых никто не видел вплоть до последнего времени, и в книгах с тиражом по 100 экземпляров. Малевич же широко рекламировал свои идеи и вошел в историю как идеолог и главный супрематист.

Впрочем, Розанову это нисколько не остановило. Ей некогда было воевать и отстаивать первенство, она примкнула к сообществу Малевича, а на деле, как и всегда, продолжала заниматься собственным искусством, которому были малы любые рамки и названия. Она уже перешагнула импрессионизм, примитивизм, экспрессионизм, кубизм, теперь вот супрематизм, ей по плечу любые «-измы», каждый из них — всего лишь этап. Эволюция Розановой идет вертикально вверх, она, словно играючи, шутя, взбирается по лестнице новых и новейших направлений в искусстве, даже не замечая того, на что другим требуются годы опытов и напряжения. Кажется, что ей и не нужно было ничему учиться, она просто дышала воздухом эпохи и порождала новые идеи. Позже Абрам Эфрос напишет о ней: «Как о поэте, о футуристе можно сказать, что им не делаются, а родятся. Розанова родилась футуристкой»⁷.

Всего за несколько лет Розанова и Кручёных в совместном творчестве и иногда при участии других художников и поэтов создают 18 изданий, от «Утиного гнездышка… дурных слов» до «Вселенской войны», — золотой фонд авангарда. Розанова взламывает книжный код, как Кручёных деконструирует языковой. Она рисует тексты, раскрашивает книжные страницы, вводит абстрактные изображения, режет линогравюры и клеит наклейки. Впервые широко применяет коллажи для создания книги (нельзя даже сказать — для иллюстрирования, поскольку изобразительный ряд тут равноправен тексту и неотрывен от него). Параллельно продолжает создавать и предметные, и беспредметные работы. Для нее это разные языки искусства, и она владеет обоими.

«Никогда рабское повторение образцов природы не передаст [ее] во всей ее полноте. Пора наконец сознаться в этом и открыто и раз навсегда заявить, что нужны иные пути, иные приемы для передачи Мира. Фотограф и художник — раб, изображая образы природы, их повторит. Художник с художественной индивидуальностью, изображая их, отразит себя»⁸, — писала Ольга Розанова еще в 1913 году в статье «Основы нового творчества и причины его непонимания». За супрематизмом она шагнула в цветопись — туда, куда другие художники дошли только после Второй мировой войны.

Художница Варвара Степанова пишет о знаменитом портрете сестры Розановой, с которого началась ее карьера: «Цветом краски постигает Розанова не только видимую, но и духовную сторону жизни, вспомните этот «Портрет дамы в розовом платье», этот необычайный, почти единственный портрет по своей силе во всей новой русской живописи, где через призму цвета проходит и глубокая психология портрета и понимание портретной живописи…
Живопись Ольги Розановой вся сплошь игра и движение цвета. Цвет у нее живет, отсюда отсутствие фактуры, которая всегда мешает полному выявлению цвета»⁹.

В последующие несколько лет (1917-1918 годы) Розанова именно в цвете ищет ответы на вопрос, какой должна быть живопись теперь, в новое время. Свои поиски она называет цветописью. Одних только цветных полос было создано несколько вариантов (мы сейчас знаем лишь «Зеленую полосу»). К сожалению, поскольку многие работы художницы не сохранились, мы можем лишь догадываться о том, чего достигла Розанова в своих экспериментах. Искусствоведы говорят, что ее картины с цветописью предвосхитили послевоенные работы абстрактных экспрессионистов Марка Ротко и Барнета Ньюмана.

После революции Розанова активно включилась в работу в новом государстве — не только потому, что, как многие представители интеллигенции, вначале поддерживала идеи социализма, но и потому, что ей нужна была работа, а служба в учреждениях означала возможность получать паек. Всю жизнь художница не просто искала заработка — она жила буквально на грани бедности: не на что купить материалы, она выгадывает деньги на то, чтобы напечатать свои гравюры. Розанова участвует в организации Союза живописцев, работает в отделе изобразительных искусств Наркомпроса. В это время она создает декоративные работы, рисунки для сумок, наволочек, ваз и т.д. — ее увлекает прикладная сторона искусства, его возможность войти в быт обычных людей (и возможность заработать, конечно). В 1918-м проводит в жизнь идею объединения народных промыслов, чтобы на их базе сделать «Свободные мастерские», где народные техники и история соединялись бы с современным искусством и создавались прикладные, бытовые предметы на высоком художественном уровне. К тому же Розанова занималась реформой системы художественных школ — все это было ее вкладом в будущее искусства.

Воздух сжимается. Кольцо сжимается. Мне так горячо и душно! Помогите… Одна, опять одна, и рядом никого нет. Я превращаюсь в точку, чтобы разорваться и стать целой вселенной. Вселенной цвета. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый сходятся в ослепительно белой вспышке. Светящийся белый заливает холст, он девственно чист. Я беру кисть и разрезаю его по вертикали. Это вход в иную вселенную, прохладную и тихую. Там никто еще не был. Там хорошо. Зеленая светящаяся полоса вибрирует и зовет меня за собой, я не могу противиться этому зову. Зеленый — зелье — лезу — зело — зала — залезу по лезвию кинжала… Я иду к тебе…

В ноябре 1918-го Ольга Розанова скончалась в больнице от дифтерита. Ей было 32 года. Она успела принять участие во всех ключевых выставках авангардистов 1910-х годов.
На посмертной выставке Розановой, организованной той же зимой, было показано 250 ее работ, но вследствие смены художественных предпочтений при советской власти и в ходе борьбы с формализмом большая часть произведений художницы была уничтожена или пропала. Сохранившиеся же картины и рисунки оказались рассеяны по провинциальным музеям, а само имя Розановой долгое время не упоминалось и не занимало должного места в исследованиях о русском авангарде.

Интересно: к чему бы привела ее столь стремительная эволюция? Оказалась бы Розанова в эмиграции или в ссылке, как многие ее друзья по авангарду, стала бы крупной деятельницей советского искусства или, забытая, тихо доживала свой век в комнате коммунальной квартиры, как некоторые ее соратницы? Последней работой Ольги было украшение центра Москвы к годовщине революции: декорированные разноцветными тканями здания должны были в темноте гореть под светом цветных прожекторов, установленных на движущихся автомобилях. «Даже материальные краски для беспредметной живописи нахожу единственно разумным заменить экраном! Никакой связи!!!»¹⁰. Здесь она опередила свое время уже на столетие вперед…

На фотографии, сделанной Александром Родченко на похоронах Розановой, Ольга лежит на высокой подушке с распущенными темными волосами, в белом платье с высоким кружевным воротником и бантом. Речи говорили Владимир Маяковский и Анатолий Луначарский. Соратники по искусству обсуждали идею похоронить Розанову прямо на Красной площади, с супрематическим памятником. Это стало очередным неосуществленным проектом авангардистов. Могила Ольги утрачена, ее место не в земле, а в небе — там, где светит зеленая полоса вечности.

Литература

Амазонки авангарда. — СПб.: Наука, 2001.
Ольга Розанова. Каталог выставки. — Хельсинки, 1992.
Розанова О. «Лефанта чиол…». — М.: Гилея, 2002.

1. Розанова О. В. Основы Нового Творчества и причины его непонимания // Союз молодежи. 1913. №3 — C. 14. ↩︎
2. Листовка «Союза молодежи». Санкт-Петербург, 1913 г. (Гурьянова Н. А. Ольга Розанова и ранний русский авангард. — М.: Гилея, 2002. — С. 187-188.) ↩︎
3. Искусство. 1919. Nº4. 22 февраля. ↩︎
4. Кручёных А. Е. Возропщемь. — СПб., 1913. — С. 5. ↩︎
5. Розанова О. «Лефанта чиол…». — М.: RA, 2002. — С. 261. ↩︎
6. Там же. — С. 263. ↩︎
7. Эфрос А. Вослед уходящим // Москва. 1919. Nº3. — С. 5. ↩︎
8. Розанова О. Основы нового творчества и причины его непо-нимания // Гурьянова Н. А. Ольга Розанова и ранний русский авангард. — М.: Гилея, 2002. — С. 190. ↩︎
9. Варст (Степанова В. Ф.) Выставка Ольги Розановой // Искусство. 1919. Nº4. — C. 2. ↩︎
10. О. В. Розанова — А. Е. Кручёных. 1916 г. // Розанова О. «Лефанта чиол…». — М.: Гилея, 2002. — С. 33. ↩︎