Один из важных трудов мыслителя и психоаналитика Феликса Гваттари, посвящённый современным проблемам «механизации» общественной жизни, в которой он противопоставляет не отказ от модернизации, а выяснение механизмов самой субъективности и точек ее сборки в виде их картографии в схемах и таблицах.
«Я лишь хочу сказать, – пишет Гваттари, – что нельзя подходить к этой области в стиле наивных, или философски «вооруженных» феноменологов. Времена изменчивы и постоянно требуют рекомпозиции на основе самых разных инструментов и экспериментов. Как определить, что именно такой-то и такой-то тип компонентов в таком-то и таком-то экономическом контексте возьмет верх? Как задействовать процедуры этико этической субъектификации, которые будут ориентировать их по-другому? Какое сочетание компонентов может привести к эфемерной или долговременной метаморфозе, имплозии или дестабилизации, что мы называем рождением, смертью, желанием, безумием…? Бытие и время, таким образом, вынуждены отдавать предпочтение высказыванию. Разве не так можно понять Парменида, когда он пишет: «Акт мышления и объект мышления — одно и то же. Без бытия, в котором оно произносится, акт мышления не может быть найден; поскольку вне бытия ничего нет и ничего не будет, судьба опутывает его, так что оно едино и неподвижно»».
С разрешения производственного кооператива «Советская Типография» публикуем ознакомительный фрагмент:
От постмодернизма к постмедийной эре
Определенная концепция прогресса и современности обанкротилась, подорвав в своем крахе коллективную веру в саму идею эмансипационной социальной практики. Параллельно происходит своего рода оледенение социальных отношений: иерархии и сегрегации застыли, бедность и безработица воспринимаются сегодня, как неизбежное зло, профсоюзы цепляются за последние уступленные им институциональные ветви и оказываются в плену корпоративистских практик, что приводит их к консервативным установкам, порой близким к реакционной среде. Коммунистические левые безвозвратно погрязли в склерозе и догматизме, а социалистические партии, стремящиеся представить себя в качестве надежных технократических партнеров, отказались от прогрессивного осмысления существующих структур. В конце концов, неудивительно, что идеологии, которые когда-то претендовали на то, чтобы служить руководством к перестройке общества на более справедливой и более равной основе, утратили свой авторитет.
Следует ли из этого, что отныне мы обречены стоять, как идиоты, перед лицом роста нового порядка жестокости и цинизма, который вот-вот поглотит планету и, похоже, твердо намерен остаться? Именно к такому прискорбному выводу, похоже, пришли многие представители интеллектуальной и художественной среды, в частности те, кто ссылается на моду на постмодернизм.
Я оставлю в стороне основные рекламные операции, запущенные менеджерами современного искусства, которые в Германии окрестили неоэкспрессионизмом, в США — «плохой живописью», в Италии — «новой живописью», во Франции — «трансавангардом», «свободной фигуративностью», «новыми фовистами» и т. д. Иначе мне было бы слишком легко продемонстрировать, что постмодернизм — это последняя судорога модернизма, реакция на формалистические и редукционистские злоупотребления последнего и, в некотором роде, его зеркало, от которого он в действительности не отличим. Несомненно, из этих школ выйдут истинные художники, и их личный талант защитит их от пагубного влияния этого типа увлечения, поддерживаемого с помощью публичности. Но они, конечно, не возобновят творческий Филум, на возрождение которого они претендовали. Будучи более надежно привязанным к глубоко ретерриториализующим тенденциям нынешней капиталистической субъективности, архитектурный постмодернизм, с другой стороны, как мне кажется, гораздо менее глубокий и гораздо более наводящий на мысльличный талант защитит их от пагубного влияния этого типа увлечения, поддерживаемого с помощью публичности. Но они, конечно, не возобновят творческий Филум, на возрождение которого они претендовали. Будучи более надежно привязанным к глубоко ретерриториализующим тенденциям нынешней капиталистической субъективности, архитектурный постмодернизм, с другой стороны, как мне кажется, гораздо менее глубокий и гораздо более наводящий на мысль о месте, отведенном искусству доминирующими властными формациями. Поясню: во все времена и, какими бы ни были его исторические аватары, капиталистический драйв всегда скреплял два фундаментальных компонента: один, который я характеризую, как детерриториализирующий, а именно разрушение социальных территорий, коллективных идентичностей и традиционных систем ценностей. Другой — рекомпозиция, пусть даже при помощи самых искусственных средств, индивидуированные персонологические рамки, схемы власти и модели подчинения, которые если и не похожи формально на разрушенные, то, по крайней мере, подобны им с функциональной точки зрения. Именно это последнее я характеризую, как движение регерриториализации. В той мере, в какой детерриториализующие революции, связанные с развитием науки, техники и искусства, сметают все на своем пути, мобилизуется принуждение к субъективной ретерриториализации. И этот антагонизм еще более усугубляется колоссальным развитием коммуникационных и информационных механизмов в той мере, в какой их детерриториализующее воздействие направлено на такие человеческие способности, как память, восприятие, понимание, воображение и т.д. Это определенная формула антропологического функционирования, определенная родовая модель человечества, которая, таким образом, оказывается экспроприированной изнутри. И я думаю, что именно из-за неспособности противостоять этой чудовищной мутации коллективная субъективность поддалась той абсурдной волне консерватизма, которую мы переживаем сейчас. Что касается понимания того, при каких условиях станет возможным снижение уровня этих проклятых вод и какую роль могли бы сыграть оставшиеся островки воли к освобождению, еще способные вынырнуть из этого потопа, то именно этот вопрос лежит в основе моего предложения о переходе к постмедийной эре. Не углубляясь в эту тему, скажу, что мне кажется, что качели, которые привели нас к опасной ретроградной субъективной ретерриториализации, можно эффектно перевернуть в тот день, когда будут достаточно утверждены новые эмансипационные социальные практики и, прежде всего, альтернативные ассамбляжи субъективного производства, способные к артикуляции с молекулярными революциями, которые работают над нашей эпохой в режиме, отличном от консервативной ретерриториализации.