Восстановленная в 2018 году эмблема «Время. Система. Энергия. НОТ» на знаменитой конструктивистской лестнице в Ленинском саду в Казани скорее вводит в замешательство проходящего рядом с ней человека. Если с первыми тремя словами все более-менее понятно, то какие ноты имеются в виду? И вообще, причем тут они? Речь идет о научной организации труда и позабытом историей советском институте, одним из центров которого была Казань. Этот проект мог бы быть популярен в ХХI веке: он соединяет научное знание и инструментарий, близкий к модным селф-хелпу и тайм-менеджменту. НОТовцы пытались реорганизовать и усовершенствовать рабочие процессы городских профессий, делая их комфортными для пролетариата.
Одним из идеологов казанского отделения НОТ был Константин Сотонин (1893 — около 1944) — философ, художественный критик, брат известной художницы Галины Сотониной. Он считал, что подлинной лечебницей души была и остается одна наука — философия, а все беды человечества — от внутреннего недовольства, поэтому Сотонин изобрел «философскую клинику» — учреждение будущего, в котором врачи-философы, используя современные научные достижения, должны заниматься диагностикой, лечением и профилактикой недовольства.
Ниже публикуем фрагмент из текста:
III. Терапия недовольства
Общая терапия
Постановка диагноза недовольства может потребовать нередко большого количества времени, определяемого днями и даже неделями; еще большего количества времени требует этиологическое лечение. Между тем недовольство, особенно при острых формах, достигает часто такой большой степени, что оставлять недовольного в таком состоянии, в каком мы застаем его, безусловно, нежелательно и даже опасно. В таких случаях необходимо обратиться к симптоматическому лечению, дающему хотя и временное, но быстрое и значительное облегчение. В этом направлении уже медицинская фармакология дает ряд ценных средств, таких как болеутоляющие (anaesthetica), успокаивающие (sedativa), снотворные (hypnotica). Но лишь в философской клинике может быть всесторонне выяснен вопрос о значении как этих, так и других веществ для терапии недовольства, об однообразии действия одного вещества на разных лиц, об условиях их использования.
Рядом с этими веществами и вместо них в качестве ценного средства в отдельных случаях может быть употреблен гипноз, дающий возможность создать как состояние длительного спокойного сна, так и любого настроения, с полным забвением отягчающих моментов.
Очень важным общим терапевтическим средством является отвлечение внимания недовольного от его недовольства и создание таких условий, чтобы окружающее было источником интенсивных радостных переживаний, могущих конкурировать с недовольством; особенно пригодными в этом отношении надо считать эстетические наслаждения, которые, во-первых, могут достигать весьма большой интенсивности и, во-вторых, легко доступны в той или иной форме каждому и при всех условиях (эстетическое чувство — единственное из чувств, которое мы можем создавать по произволу в любой момент, пользуясь эстетическими воздействиями подобно воздействию фармакологическому). А если эстетическое чувство должно стать одной из основ для философской терапии, то отсюда становится понятным большое вспомогательное для философа значение эстетики как науки об условиях и формах эстетического воздействия на психику: эстетика становится как бы частью фармакологии (или общей терапии), вооружая философа знанием того, какие воздействия обладают способностью вызвать эстетическое наслаждение и почему, какие различия в эстетическом переживании обусловливаются различием в эстетическом воздействии, при каких условиях получается интенсификация эстетического наслаждения и пр. Следует различать два основных вида эстетического воздействия: эстетическое творчество и эстетическое восприятие; первое как активное (в соответствующем действии) удовлетворение инстинкта упражнения органов и организма, вообще говоря, дает более интенсивное наслаждение и более захватывает, чем эстетическое восприятие как пассивное (в созерцании) удовлетворение этого же инстинкта; это обусловливается отчасти и тем обстоятельством, что при эстетическом творчестве обычно имеется и эстетическое восприятие собственного творчества, тогда как обратное отношение редко (впрочем, существует, видимо, два типа людей: более активных и более пассивных эстетически). Уже отсюда следует, что в терапевтических целях побуждение недовольного к эстетическому творчеству более пригодно, чем побуждение к восприятию, каково бы это творчество ни было: художественно ли творчество в собственном смысле (деятельность в области музыкальной композиции, создания поэтических произведений, в области живописи и т. д.), или оно заключается в танцах, в эстетическом уходе за собственным телом, в воспроизведении чужих художественных произведений (пение, игра на музыкальном инструменте, драматическое искусство, декламация). Но и эстетическое восприятие должно быть объектом большого внимания философской терапии, тем более что для многих оно более доступно, чем творчество. В наслаждении, получаемом при эстетическом восприятии, мы различаем наслаждение прекрасным (тем, что доставляет наслаждение непосредственно в восприятии, как сочетания линий, звуков, красок, ритм, симметрия), наслаждение изобразительным (тем, что доставляет наслаждение через посредство возбуждаемых эстетическим объектом ассоциаций, симпатических переживаний и пр.) и наслаждение мощью художника (полнотой достижения поставленной им цели, его оригинальностью). Наличность всех этих трех сторон в эстетическом объекте увеличивает его эстетическую значимость, т. е. эстетическое наслаждение при восприятии его становится более интенсивным, а потому подбор эстетических объектов в терапевтических целях есть дело большой важности, требующее хорошего знания философом эстетики. Но не одна наличность указанных сторон в объекте имеет значение для интенсификации эстетического наслаждения: необходимо, чтобы созерцающий умел созерцать эстетический объект, умел находить в нем эстетические моменты и оценивать их. Поэтому простого побуждения недовольного к эстетическому восприятию в большинстве случаев недостаточно; главное — это научить эстетически наслаждаться; требуется, следовательно, предварительное воздействие философа на психику недовольного, заложение в ней фундамента для исцеления от недовольства. Этим мы переходим к важнейшему терапевтическому средству в арсенале философа — к психотерапии.
Понятие психотерапии мы вместе с Дюбуа считаем целесообразным ограничить тем, что Дюбуа называет также рациональной психотерапией и нравственной ортопедией: психотерапия есть воздействие на психику путем разумных доводов, убеждения, увещевания, производимое в терапевтических целях; психотерапию следует ограничить от терапевтического внушения и от прочих подобных приемов, — иначе мы рискуем почти все терапевтические приемы, особенно когда они направлены на исцеление психических недугов, считать психотерапией. Дюбуа является первым врачом, ясно развившим идею психотерапии в указанном его понимании и систематически применившим на практике; в этом же смысле Дюбуа может быть назван и основателем идеи философской клиники: хотя он и не говорит о таковой, но как практическая его деятельность, так и теоретические предпосылки обнаруживают ту позицию, которую должен занять философ, и, по существу говоря, больные Дюбуа нередко — именно те самые недовольные, о которых у нас идет речь: клиника Дюбуа лишь по традиции называется нервной; терапевтические приемы Дюбуа — зачастую аргументы прежних философов (как это сознает и он сам), особенно стоиков, и философское образование для применения психотерапии более важно, чем медицинское. Но как философ Дюбуа еще не вполне свободен от предрассудков прежних времен: он все еще больше моралист, чем психолог. Правда, он уже знает, «что для успешного занятия психотерапией вовсе не требуется держаться известных определенных философский мнений. Достаточно обладать тактом и добротой» и что «у нас есть одна только обязанность: прощать и протягивать руку павшему», — здесь уже чувствуется полная терпимость психолога. Но еще в силу чисто моральных соображений Дюбуа отвергает внушение как терапевтическое средство «потому что оно искусственно, действует не прямо и достигает цели путем обмана», хотя он и не сомневается в целительной силе внушения; во всяком случае, он безусловно неправ, говоря, что разница между убеждением и внушением такая же, как между добрым советом и первоапрельской шуткой: первоапрельская шутка ко благу ее объекта никогда не ведет, внушение же имеет серьезную задачу помочь больному; оно — не добрый совет, а доброе дело, производимое без ведома больного. Точно так же и ограничиваться в психотерапии стоическими советами, как это делает Дюбуа, отнюдь не приходится: стоицизм для страдающего вещь хорошая, но трудно быть стоиком при нужде: раз ставши им, человек и к радостям начинает относиться стоически, уменьшая тем яркость своей жизни, а это уже не может быть особенно желательным. Более прав Дюбуа в том месте, где он говорит: «Психическое лечение может быть дано больному в очень разнообразной форме, смотря по случаю и имеющейся в виду цели; оно должно меняться сообразно духовному складу больного, в зависимости от обстоятельств». Именно так психотерапевту эту мысль надо развить до конца, прийти к положению: нет ни добра, ни зла, есть приятное и неприятное, полезное и вредное; моральное правило не может быть ни истинным, ни ложным. Без колебаний следуя этому правилу и делая из него соответствующие выводы применительно к частной форме недовольства, мы получаем возможность использовать психотерапию как действительно мощное средство при лечении недовольства; укоренение самого этого правила в сознании недовольного — обычный первый шаг к психотерапии. Цель психотерапии в том, чтобы выработать в недовольном такое отношение к миру, при котором объект, вызывавший ранее недовольство, больше не вызывает его (или вызывает в ослабленной форме). Один из частных приемов психотерапии был уже упомянут и далее будет еще затронут — это эстетическое воспитание недовольного; с другими приемами мы столкнемся в диететике и в специальной терапии недовольства; также и профилактика недовольства в большей своей части опирается на приемы, вырабатываемые психотерапией.
Философская диететика есть учение о терапевтическом образе жизни недовольного, имеющем целью устранить недовольство, поскольку оно вырастает на почве неудовлетворенных потребностей или на почве конфликта двух стремлений. Диететика также может быть названа антиэтикой, т. к. задача, стоящая перед нею, сводится в конечном счете к тому, чтобы «объективным» авторитарным этическим нормам, обусловливающим недовольство, противопоставить автономное правило жизни и поведения, приспособленное к личным потребностям недовольного; а всякая этическая норма, начиная с религиозной и кончая кантовой «автономной», авторитарна, базируясь на признании некоей объективной ценности, будь то бог, человечество, духовность, разумный идеал или что угодно; эта авторитарная норма, навязанное извне требование, вступая в конфликт с личными потребностями, и ведет к недовольству. В недовольстве из социально-индивидуальных
факторов, напр. из стыда, мы имеем наиболее типичную форму этого конфликта. Радикальная терапия недовольства может заключаться лишь в устранении конфликта, но не путем стоических увещеваний воздерживаться от удовлетворения потребностей и даже от мысли о нем — это только усугубит конфликт, — а путем предоставления свободного, хотя и осторожного удовлетворения потребностей, следовательно, путем устранения из сознания недовольного тех нравственных форм, которые мешают ему радоваться, и путем выработки особого образа жизни и поведения в согласии с потребностями (диета). Диетические правила не должны быть теоретичными — их необходимо строить на почве внимательного изучения природы недовольного и формы недовольства; преподание этих правил должно опираться на психотерапевтические приемы, заключающиеся в перестройке ли всего миросозерцания (особенно этического) недовольного, разрушения ли господствующих в сознании недовольного традиций и предрассудков или в простом авторитетном заявлении философа о полной допустимости удовлетворения потребностей. Но при выработке диеты философ должен руководиться, во-первых, тем соображением, что ни при каких условиях не может быть предлагаема диета, уменьшающая количество, интенсивность и разнообразие радостей личности или тем более сокращающая длительность жизни, и, во-вторых, он должен помнить, что удовлетворение в одном отношении может повести к недовольству на другой почве, напр., свободное удовлетворение потребностей в пренебрежении к традициям может привести к недовольству на почве упреков, которые будут раздаваться со стороны окружающих в отношении нашего пациента. Это налагает на философа требование быть очень осторожным, дальновидным при терапии недовольства.
Что касается частных форм психотерапевтических приемов и следующих из них диетических правил, то богатый материал в этом отношении дает история философской мысли: одного недовольного мы делаем эпикурейцем, другого стоиком, третьего скептиком, четвертого идеалистом-аскетом, пятого крайним материалистом; для врача-философа нет философской системы, которая была бы более истинной или более ложной, чем всякая другая система; вопрос не в истинности, а в пригодности данной системы для данного индивидуума.
