Содержание книги — далеко не буквальное исследование личных записей великого литератора. В своих лекциях философ использует взятый материал скорее как инструмент, с помощью которого обличает тонкие метафизические волокна, связывающие человека и его мысль с чувственным миром вещей.
С разрешения издательства публикуем отрывок о рутине, памяти, сомнении, безостановочной рефлексии и лучшем способе преодоления нигилизма.
Проект реализуется победителем конкурса по приглашению благотворительной программы «Эффективная филантропия» Благотворительного фонда Владимира Потанина.
И я вам хочу показать совершенно смешную вещь, которую, мне кажется, сам Толстой подстроил. Вот он говорит о своей главной работе.
10 марта 1908. Ровно месяц не писал. Занят был за письменным столом статьей. Не идет, а не хочется оставить. Работа же внутренняя, слава Богу, идет, не переставая, и всё лучше и лучше. Хочу написать то, что делается во мне и как делается; то, чего я никому не рассказывал и чего никто не знает. (<ПСС, т. 56>)
Вот: никому не рассказывал. Всё, что мы читали, еще вовсе не суть дела. Может быть наконец расскажет. Да! Причем в записи этого же числа! Читаем:
Живу я вот как: встаю […] одеваюсь, с усилием и удовольствием выношу нечистоты. Иду гулять. Гуляя, жду почты, которая мне не нужна, но по старой привычке. Часто задаю себе загадку: сколько будет шагов до какого-нибудь места, и считаю, разделяя каждую единицу на 4, 6, 8 придыханий: раз и а, и а, и а; и два, и а, и а, и а… (Там же)
Что такое, в чём дело? Где же работа внутренняя, чего никто не знает? Он что, издевается над нами? Обещал же сказать, как живет, живет внутренней работой? Читаем дальше — дальше вообще черт знает что.
Иногда по старой привычке хочется загадать, что если будет столько шагов, сколько предполагаю, то… всё будет хорошо. Но сейчас же спрашиваю себя: что хорошо? И знаю, что и так всё очень хорошо, и нечего загадывать. Потом, встречаясь с людьми, вспоминаю, а большей частью забываю то, что хотел помнить, что он и я одно. Особенно трудно бывает помнить при разговоре. (Там же, продолжение)
Ничего себе! А мы-то думали, что он всегда помнит, не забывает школу человеческой прозрачности, видения всечеловека в человеке, рода! А он не только не видит, а большей частью забывает, что надо хоть об этом помнить! Он в маразматическом счете шагов, старых суевериях, хоть бы кукование кукушки считал. — Но может быть, он еще не расходился, еще утреннее оцепенение, сейчас он опомнится — и за дело духовного строительства? Как бы не так! Дальше только хуже, до смехотворного.
Потом лает собака Белка, мешает думать, и я сержусь и упрекаю себя за то, что сержусь. Упрекаю себя за то, что сержусь на палку, на которую спотыкаюсь. Да, забыл сказать, что умываясь, одеваясь, вспоминаю бедноту деревни и больно на свою роскошь одежд, а привычка чистоты. (Там же, продолжение)
Ну слава Богу, хоть начало дела. Исследователи его одобряют: «Толстой не мыслит себе личного счастья вне всеобщего довольства и гармонии. Его мучает собственное благополучие в то время, когда вокруг царят ложь и несправедливость… растет и становится невыносимым его чувство вины и стыда перед народом за барские условия жизни». Но опять что-то крупно не так. «Невыносимо» чувство вины — а привычка чистоты сильнее невыносимого?
Возвращаясь с прогулки, берусь за письма. Просительные письма раздражают. Вспоминаю, что братья, сестры, но всегда поздно. Похвалы тяжелы. Радостно только выражаемое единение. Читаю газету «Русь». Ужасаюсь за казни, и, к стыду, глаза отыскивают Т. и Л. Н., а когда найду: скорее неприятно. Пью кофе. Всегда не воздержусь — лишнее, и сажусь за письма.
Когда-нибудь продолжу это описание, а теперь 21 марта 1908. Ясная Поляна. (<Там же>)
Где здесь небывалая внутренняя работа? 8 придыханий, собака Белка раздражает… Выпил лишнего кофе, возмущается казнями в газете, собственно по долгу службы, а глаза жадно отыскивают упоминание о себе любимом, мировой знаменитости, упоминаемой или печатаемой почти в каждом номере?
Это запись о внутренней работе, «чего я никому не рассказывал и чего никто не знает»? Что она вообще такое?
Она сама работа и есть. А мы ее в лицо не заметили. В этом смысле ее никто не знает. Работа действительно уникальная. Я не знаю в мире теперь писателя, который осмелился бы так смиренно и просто рассказать, не рисуясь немного и не отмечая черты героя, свой день. Я бы так не смог, от стыда я скрыл бы или, как Блок, сорвался в гротескный ужас — свое очернение, тоже способ спрятаться. Попробуйте вы так рассказать свой день. Выбор описанного, каждый взгляд на себя («жду почту, которая мне не нужна, но по старой привычке») достигнут десятилетиями школы настоящей правды. Не рисуясь, т. е. не выделяя аспект себя. Это настоящее описание. За ним чистый человек.
Этим достижением чистоты в свете правды сделано то, что Толстой уже не остается, когда покинут и оставлен, в пустоте.
Нынче, лежа в постели, утром пережил давно не переживавшееся чувство сомнения во всём. В конце концов, остается всё-таки одно: добро, любовь — то благо, которое никто отнять не может. (28.4.1908 // <там же>)