Созданный еще при Екатерине II институт муфтиятов — сила, которая стала гарантом государственной безопасности от зарубежного влияния и внутренних волнений среди мусульман, решением волнующей неподконтрольности и децентрализации конфессии.
Однако остается ли эта система актуальной при том линейном существовании, которое длится веками? Представительствуют ли муфтияты мусульман перед государством или государство представительствует через муфтияты? Чьей волей должны избираться «первые из равных»? В чем разница между правами духовных лидеров и интересами конфессии? Какие существуют альтернативы всему существующему устройству жизни мусульман России?
Над этими и другими вопросами рассуждает в своей новой работе профессор РАН и специалист по мусульманскому праву и экономике Ренат Беккин.
C разрешения издательства публикуем фрагмент из II главы, посвященный созданию министерства религии.
Диния назараты: министерство религии
Большинство религиозных деятелей на Первом Всероссийском мусульманском съезде выступало за то, чтобы национальные и религиозные органы управления мусульман в России функционировали независимо друг от друга, то есть чтобы их сферы ответственности не пересекались. Однако светские мусульманские лидеры рассматривали муфтият как часть будущего национального тюркского правительства. Функции и сфера компетенции Диния назараты обсуждались во время Второго Всероссийского мусульманского съезда в Казани (21 июля — 2 августа (3–15 августа) 1917 г.)1 Во второй половине июля в Казани проходили также съезды мусульманского духовенства и воинов-мусульман. 22 июля состоялось объединенное заседание делегатов всех трех съездов, на котором была провозглашена национально-культурная автономия мусульман тюрко-татар внутренней России и Сибири2.
По мнению Садри Максуди, который в мае 1917 г. был избран председателем Милли идаре — правительства Национально-культурной автономии мусульман тюрко-татар внутренней России и Сибири, объем полномочий Диния назараты следовало ограничить обеспечением потребностей культа и нужд духовенства как класса. Религиозных деятелей можно было также привлекать для решения актуальных задач, стоявших перед народом3.
Но ‘улама’, участвовавшие в работе съезда, не хотели довольствоваться лишь «обеспечением потребностей культа». Они стремились играть более активную роль в других сферах жизни общества. После полемики между либеральными политиками и консервативными ‘улама’ на съезде в Казани был достигнут определенный компромисс. Диния назараты вошло на правах одного из министерств (по делам религии) в состав Милли идаре4. Полномочия муфтията ограничивались такими вопросами, как контроль за назначением служителей исламского культа, строительство мечетей, открытие богословских образовательных учреждений и формирование их программ, регулирование брачно-семейных отношений, регистрация и раздел имущества по шариату и др.5
Таким образом, реорганизованный муфтият вышел из под контроля русских властей и сразу же попал в зависимость от национального правительства, которое выступало от имени значительной части татарского общества. То, что такое положение дел не устраивало ‘улама’, хорошо видно из дневниковых записей муфтия Галимжана Баруди:
Уже настало время реформ. Нация, и стар и млад, издавна возлагала на нас большие надежды. Мы выработали идею постепенного действия, считая свойственный социалистам метод разрушения неприемлемым. Но возник Милли меджлис6 и развеял наши планы, ограничил, как и прежде Романовы, нашу силу и энергию. Испугавшись успехов шариатского учреждения, позавидовали рождению прекрасных дел по укреплению религии и реформ и совсем не захотели заниматься не согласованными ни с кем вопросами. Создали национальное управление [Милли идаре. — Р. Б.] и передали в его ведение муфтия и кадиев, и все Духовное управление. Следствием этого стало большое ослабление и оскорбление указанного управления, отцов нации, верующих, это погасило их радость, отняло духовность и инициативу в области школ и медресе, оказалось возможным вершить экономические дела при поддержке учреждения, именуемого министерством финансов. Школы и медресе, на которые управление возлагало великие надежды, оказались в плачевном положении. Это вызвало в народе враждебное отношение. Подготовили лишь путь для осуществления целей коммунистов… и сами… оказались в катастрофическом положении. Духовному управлению ничего не осталось, как работать в старом стиле, в обессиленном состоянии7.
В приведенном фрагменте обращают на себя внимание следующие положения.
- Муфтий Баруди сравнивал политику национального правительства (Милли идаре) по отношению к муфтияту с политикой царей из династии Романовых, использовавших этот институт в своих интересах и игнорировавших духовные чаяния народа. Это проявилось, в частности, в передаче мусульманских школ (мектебов и медресе) в ведение министерства просвещения.
- Муфтий считал не политических деятелей, заседавших в Милли идаре, а ‘улама’ подлинными «отцами нации», призванными играть ключевую роль в решении различных проблем тюрко-татар России. Из текста Баруди очевидно, что он рассматривал мусульманское духовенство и национальное правительство в качестве конкурентов, а не единомышленников8.
- Подчиненное положение Диния назараты по отношению к правительству не устраивало если не всех, то значительную часть ‘улама’.
- Муфтий и его единомышленники представляли реформу ОМДС иначе, чем политические лидеры мусульман страны. Реформирование Духовного собрания должно было осуществляться постепенно и не приводить к его разрушению, как это произошло в 1917 г.
Однако у муфтия Баруди не было другого выбора, кроме как смириться со сложившимися обстоятельствами, чтобы сохранить единство в рядах мусульман:
Он [Баруди. — Р. Б.] обладал таким несравнимо огромным статусом руководителя религиозной конфессии, но, уважая национальные интересы своего народа, не возражает против сокращения полномочий ОМДС при переходе к Духовному управлению. Сочувствуя идее единства нации, он соглашается на роль рядового министра и входит в состав членов Милли идаре. Очевидно, что если бы он не согласился на этот шаг, у Милли идаре не было никакого шанса на признание со стороны народа. Даже передача системы медресе и мектебов из его ведения в отдельное министерство образования и сокращение финансовых поступлений в связи с созданием специализированного управления не вызывает у муфтия возражений…9
Несмотря на критическое отношение к вероисповедной политике татарского национального правительства, Баруди негативно отреагировал на решение большевиков ликвидировать Милли идаре, оформленное декретом от 12 апреля 1918 г.10 В этом декрете, однако, подчеркивалось, что Диния назараты может продолжить свою деятельность при условии, что оно не станет вмешиваться в политические дела. В июле 1918 г., после взятия Уфы войсками А.В. Колчака, Милли идаре ненадолго возобновило работу. В составе национального правительства продолжало деятельность и Диния назараты во главе с Баруди. Муфтий понимал, что ни белые, ни красные не заинтересованы в существовании Милли идаре, но они были готовы терпеть муфтият при условии его полной лояльности по отношению к ним.11
После того как красные захватили Уфу, Баруди покинул город и перебрался в Петропавловск, находившийся в руках белых. Однако кадий Ризаэтдин Фахретдин остался в Уфе. Такая ситуация не была результатом разногласий в среде высшего мусульманского духовенства. Скорее можно предположить, что это был продуманный стратегический ход со стороны муфтия и кадиев, которые в условиях политической нестабильности пытались сохранить Диния назараты. После утверждения советской власти в Волго-Уральском регионе Баруди возвратился в Уфу.
В 1920 г. в Казани прошел съезд мусульманского духовенства, на котором было решено преобразовать Диния назараты в Центральное духовное управление мусульман внутренней России и Сибири (ЦДУМ). Были избраны муфтий (Г. Баруди) и шесть кадиев. Название «Диния назараты» было сохранено в наименовании высшего звена в структуре ЦДУМ, в которое входили муфтий и кадии (то есть высший слой мусульманского духовенства). Среднее звено (мухтасибат) включало трех человек во главе с мухтасибом. И, наконец, на низовом уровне действовал мутаваллиат, состоявший из муллы, муэдзина и секретаря-казначея мечети.12
Опыт Диния назараты в 1917–1918 гг. показывает, что даже в условиях освобождения от контроля со стороны органов государственной власти муфтият не мог функционировать самостоятельно. Такая ситуация — не результат случайного стечения обстоятельств, а закономерный этап в развитии института муфтията, который по своей природе не мог быть ничем иным, кроме как государственным учреждением, де-юре и/или де-факто выступающим инструментом по проведению вероисповедной политики в отношении мусульман. Таким образом, ожидания некоторых мусульманских религиозных деятелей, в том числе муфтия Баруди, видевших Диния назараты независимой от светских властей структурой, а себя — лидерами нации, не оправдались.
Создание Диния назараты имело серьезные последствия для института муфтията в России. С точки зрения части башкир, этот орган, будучи министерством религии при татарском национальном правительстве, не выражал интересы башкирского населения. В ноябре 1917 г. было объявлено об учреждении Духовного управления [мусульман] Башкурдистана (с 1923 г. — Центрального духовного управления мусульман Башкирской АССР13), независимого от Диния назараты.
Среди светских и религиозных лидеров башкир не было единства по вопросу о форме и компетенции нового духов-ного управления. Позиция национал-автономистов во главе с Ахмет-Заки Валиди во многом соотносилась со взглядами представителей Милли идаре на роль муфтията как министерства религии в национальном правительстве. Разница заключалась лишь в том, что Валиди хотел видеть отдельное, независимое от Диния назараты башкирское духовное управление. Что касается определенной части мусульманского духовенства у башкир, то лидер его консервативно-монархического фланга ишан Мухаммед-Абдулхай Курбангалеев считал оптимальной формой для Духовного управления [мусульман] Башкурдистана экстерриториальную автономию с элементами теократии.14
Проект реализуется победителем конкурса по приглашению благотворительной программы «Эффективная филантропия» Благотворительного фонда Владимира Потанина.