Книгой «нерабочей недели» выбрали новинку издательства книжного магазина «Циолковский»: роман немецкого писателя Вальдемара Бонзельса. Галлюциногенное путешествие в джунглях, описанное в экспрессионистских тонах: молодой человек из Германии начала XX века в компании верных слуг-индийцев, вооружившись книгами, блокнотами, сигарами, ружьём, пробковым шлемом, красивейшим авторским стилем и чувством юмора—двигается по джунглям Индии, теряя направление и переживая опасности и невзгоды. Это первое переиздание книги на русском языке за сто лет.

По направлению к северу тёмные береговые скалы внезапно обрывались, и дальше, насколько хватал глаз, вдоль берега широкой бухты белел песок. Пальмы часто спускались почти до самой воды, в особенности там, где они росли по течению небольших ручьёв. Вблизи посёлка виднелись на песке, выстроенные в ряд, лодки туземцев, а дальше простиралась безмолвная ширь, как бы нарочно созданная, чтобы притягивать к себе впечатлительную душу.

Я часто лежал там и, зарывшись в песок, сбрасывал с себя бремя ненужных мыслей. Радостно было слушать голос моря, который, казалось, господствовал над всем миром; весело было смотреть на бесконечные, равномерно и мягко набегавшие волны, словно лёгкий ветерок колебал туго натянутую бледно­голубую ткань; беззвучно вздыма­ясь, они бросались с торжествующим шумом на терпеливый берег и рассыпались широкой искрящейся полосой. Это повторялось без конца — сколько могли вынести предавшиеся сонному созерцанию чувства, потому что море не знает времени.

В его голосе нет ни надежд, ни обещаний, ни любви, ни угроз, ни порицаний. Природа моря не имеет ничего общего с нашей, и когда мы пытаемся ближе его узнать, в нас пробуждается лишь какое-­то счастливое беспокой­ство; нас возвышает его беспредельность, потому что всё огромное вселяет в нашу душу предчувствие грядущей свободы. У моря нет масштаба для наших прав и обязанн­остей, как у земли, которая нас носит и кормит, и чья судьба родственна нашей. Поэты редко понимали море: они только описывали его, а может ли по описанию постигнуть неизмеримую мощь и свободу моря тот, кто никогда его не видел? Лишь в мистически окрашенной душе великого, опьянённого божеством мечтателя Апокалипсиса, блес­нула пророческим светом истина о существе моря, когда среди его бесконечных видений ему явилось тысячелетнее царство, и он сказал про море, что его уже нет. В этом прозрении заключено глубокое ощущение моря, которое не проклято, как земля, и не подчинено никакому суду, никаким возвратам или переменам.

У моря нет также ни малейшего сходства с душой че­ловека, как утверждают люди, не знающие ни моря, ни человеческой души; чуя в последней что­-то бездонное, они пришли к мысли, что душа должна быть так же глубока, как океан. Это — очень легкомысленный вывод; единственное сходство между душой и морем — то, что тут и там иногда долго ловишь и ничего не можешь поймать.

Однажды я нашёл на берегу несколько больших морских черепах, которые лежали на спине, раскрывая и закрывая свои пасти от жажды. По следам босых ног, отпечатавшимся в виде лаврового венка вокруг них на песке, легко было догадаться, что животные приняли такое положение не добровольно, и что эта жестокость была вызвана какими­то человеческими намерениями.

И я, действительно, заметил коричневого индусского мальчика, который, завидев меня, удрал под деревья; от великого почтения ко мне он даже влез на самую верхушку пальмы.

Черепахи, ограниченные таким образом в свободе своих движений, были предоставлены медленной смерти в лучах безжалостного солнца; такой конец для них особенно мучителен, потому что будучи извлечены из своей стихии, они не погибают так же быстро как рыбы, а проявляют на суше упорную живучесть. И в самом деле, вид у них был весьма плачевный, а у некоторых безобразная на редкость голова уже свисала безжизненно вниз на морщинистой шее, напоминавшей сухую и потрескавшуюся резиновую кишку. С большим трудом я перевернул тех из них, кото­рые казались мне ещё достаточно жизнеспособными для продолжения своего существования; но они качались как пьяные, и добрались до воды только тогда, когда я пока­ зал им дорогу. Они уплывали быстро и взволнованно, стараясь как можно скорее нырнуть в воду, в очевидном недоумении, происходит ли всё это наяву или мерещится им в лихорадочном бреду солнечной смерти.

Впоследствии я узнал, что туземцы нарочно приводят черепах в такое положение, чтобы их умертвить, зная, что встать на ноги собственными силами они не могут. Таким способом индусы добывают ценные черепаховые пластинки, избегая непосредственного убийства живот­ ных, что им запрещено и противоречит их убеждениям. Черепахи — рассуждают они — умирают при этом по воле богов, а люди остаются непричастными к их смерти; кроме того, раз сами боги не переворачивают животных, значит они согласны предать их смерти для пользы людей.

В результате моего поступка я окончательно испортил свои отношения с каннанорскими охотниками на черепах, потому что мальчик, оказавший мне такое почтение, следил со своей наблюдательной вышки за всеми моими действия­ ми и поспешил рассказать об этом в городе.

На берегу я видел также множество раков и разнообразной морской мелюзги. Иногда я наблюдал, как вдоль ручьёв спу­ скались крысы, чтобы разузнать, не принесло ли море новых трупов или не вырыло ли их из песка. В Малабаре есть секта, которая хоронит своих умерших от чумы членов в прибреж­ ном песке. Для этого обыкновенно выбирают песчаные отмели или острова, но часто находят следы таких могил и на берегу.

Однажды я свёл знакомство с большой мухой, у которой было только одно крыло, по-­видимому, она собиралась провести на берегу остаток своих дней. Я лежал на песке и курил, следя за ней глазами. Она выбирала наиболее круглые светлые и горячие камни и предпочитала, как мне казалось, белые. Посидев немного на таком камне, она нацеливалась на другой и пыталась достигнуть его полётом, больше похожим на прыжок; но в результате она попадала на какой-­нибудь третий камень, так как отсутствие крыла мешало ей соблюдать правильное направление.

В таких случаях она сначала с недоумением осматри­валась кругом, но потом примирялась со своей стран­ной судьбой, направлявшей её не туда, куда ей хотелось. С несколько огорчённым, но отнюдь не раздражённым видом, она старалась ориентироваться в той местности, куда она попадала, и — в конце концов, солнце светило ведь и здесь — оставалась сидеть в лучах горячего света перед поблёскивавшей водой.

Я возымел некоторую симпатию к этой мимолётной подруге моего одиночества на морском берегу. Ведь и моя жизнь сложилась ненамного лучше; в сущности, нам обоим надо было только немного солнца. Я стал рассказывать мухе, как я смотрю на жизнь, а так как она не обращала на меня внимания, то я начал бросать в неё маленькими камешками, которые весело перекатывались по спинкам своих круглых тысячелетних братьев и благодушно позвя­ кивали. Несмотря на то что большинство этих камешков было отлично отшлифовано морем, я взял один их них в тёплую руку и стал его заботливо полировать.

«Ты ещё недостаточно кругл, малыш», —сказал я и бро­сил его назад в воду, чтобы прибой пошлифовал его ещё одну или две тысячи лет. Тысячелетия беспокоили меня так же мало, как один день. Но этот камень, может быть, не забудет меня; ведь, с ним, наверное, ещё не случалось, чтобы кто­-нибудь из бренных людишек им заинтересовался и позволил себе вмешательство в его вековую жизнь.

Море внушало мне лёгкие приятные мысли, то незначительные, то серьёзные, но никогда меня не угнетавшие. Оно дарило меня мечтами, забвением и сновидениями, которые то реяли вокруг меня в светозарном раскалённом воздухе, то улетали прочь вместе с дуновением морского ветерка. Люди — все те, кого я когда­то знал и видел, — расплывались в мерцающем эфире все-бытия, куда­-то меня уносившем, без чувств и без сознания. Даже любовь становилась для меня в эти минуты далёким воспоминанием.

Ни скука, ни дурное настроение не тревожили мой дух. Жизнь была для меня безукоризненно чистым сосудом, наполненным светлым крепким вином веселия чувств и радостной жажды бытия. Я понимал жителей этой стра­ны, этих детей солнца, у которых нет других стремлений, кроме бесконечного наслаждения таким существованием и покорного подчинения великой смене зарождений и исчезновений, кроме бесстрастного созерцания преходящих земных благ. То, что служит для людей неблагородных причиной безучастности и упадка, преображается в ду­шах благородных, приводит их к глубокому откровению и заставляет их, в мудром смирении и самоограничении, безропотно сливаться с природой.

Иногда я давал смерти небольшой задаток в счёт её будущих прав, и засыпал на берегу; но голос морских вод уходил со мною и в тёмную спокойную страну. Этот монотонный свежий голос становился в моих снах блестящим, богатым и многообразным, и я узнавал столько чудес и сказаний о жизни мира, что мог бы наполнить ими целую книгу. Но было что-­то в мудрости морской воды, что удерживало меня от этого глупого намерения.

Проект реализуется победителем конкурса по приглашению благотворительной программы «Эффективная филантропия» Благотворительного фонда Владимира Потанина.